Сам Писанов так и сделал. В результате создал статью «Мина, заложенная Максом Фасмером». Аналогов в мире, как принято у нас говорить, нет. Только разве в космосе – чёрная дыра. Поэтому, без риска несоответствия, можно воспользоваться словами о чёрной дыре Стивена Хокинга. Вся энергия информационной массы Словаря, завалившись в статью Писанова, вернулась к читателю, но в искажённой форме. В таком состоянии, что информацию нельзя так просто распознать. Это как сжечь Словарь – информация не теряется, она просто выделится в виде дыма и золы, но её не просто считать. Понятное дело, считать информацию с дыма и золы, оставшихся в статье Писанова от словаря Фасмера, будет не просто.
Специалисты оценили долгую научную деятельность Фасмера как плодотворную. Но предупредили при этом пользователей Словарём о преувеличении Фасмером немецкого влияния на словарный состав русского языка, особенно немецкого посредничества при заимствовании европейских культурных терминов. Данный факт вернулся к читателям из статьи Писанова в искажённой форме. Он пишет, что если заглянуть в основополагающий для российской науки «Этимологический словарь русского языка» Макса Фасмера, то выясняется, что русского языка как бы не было, пока не понабрали слов из других языков. Русские не знали, как назвать берёзку, пока им не «подсказали» близкие звучания слова в других языках, обозначающих это или просто белое дерево. У Фасмера даже «лапоть» может быть от латышского laps «заплата». Ясно же, русская обувь – из заплат. Но в Словаре, кстати, вовсе не набор слов, а общие с русскими индо-европейские корнесловы слов, и самые архаичные, читай «первичные», славяно-русские формы. Но Писанову это, видимо, ни к чему. Словарь оказывается у горизонта событий, раскрывается вывод: «Словарь Фасмера – идеологическая диверсия, гуманитарная бомба», – и Словарь проваливается в чёрную дыру с описанными последствиями.
Спрашивается, как Фасмер создал эту «гуманитарную бомбу»? Очень просто – по щучьему велению, по его фашистскому хотению. В 1938 году, говорит Писанов, фашистское мракобесие встало в полный рост. Однако немецкие власти, идя навстречу Фасмеру, освобождают из Бухенвальда слависта Бориса Унбегауна, с которым он стал трудиться в концлагере Нойбранденбурга. Научная работа строилась так. Фасмер спрашивал: как на вашем языке слово «палка»? Заключённый украинец, не чувствуя, конечно, скрытую в контексте семантику геноцида, простодушно отвечает: паалка, палиця; болгарин, далее серб, зэк из Словении, чех, словак, поляк и т. д. сообщают своё название палки. Унбегаун это всё фиксирует. Потом, уже дома, в кабинете, словарную статью дополняют.
А что же дальше? А дальше, как свидетельствует сам Фасмер, а Писанов молчит, когда значительная часть Словаря уже была подготовлена (конечно, не методом Писанова), попадание бомбы (январь 1944 г.) лишило его не только этой и других рукописей, но и всей его библиотеки. Дальнейшая работа над Словарём основана на выписках, которые он собирал в голодные 1945–1947 гг. в запустевших берлинских библиотеках и в библиотеках Стокгольма (1947–1949 гг.).
Можно добавить, что на русском Словарь издан со знаком качества, на нём стоит