апреля сего, тридцать девятого, года, когда СССР в очередной раз сделал Франции предложение о заключении военной конвенции, статс-секретарь МИД Германии Вайцзеккер встретился с советским полпредом Мерекаловым. К этому времени Берлин уже сделал выбор – в пользу договора с Москвой. Политические реалии вынуждали его к этому выбору: армиям рейха предстояла большая работа в Европе – а Советский Союз только путался бы под ногами. И хорошо ещё, если «без ничего», с одними только предложениями о мире… против Германии! А то ведь он мог «путаться» с участием танков, авиации и артиллерии!
«Миролюбие» Берлина началось с предложения наладить торговлю и заключить масштабное экономическое соглашение. В этом плане Москва и Берлин действительно нуждались друг в друге. Берлину требовалось зерно, нефть, уголь, руды чёрных и цветных металлов – а Москве нужны были германские кредиты, новейшие станки и технологии.
На пути сближения Москвы и Берлина грудью – не по уму, то есть – в очередной раз встал нарком иностранных дел Литвинов. Товарищ с пеной у рта доказывал: «всё, что нам нужно, можно взять у Англии и Франции!». И хотя те явно не торопились с предложениями, Литвинов старательно отрабатывал «агентом влияния» Лондона и Парижа.
Всё шло к тому, к чему и должно было прийти: к логическому концу. К логическому концу Литвинова. Двадцать седьмого апреля в кабинете Сталина имел место предельно острый «обмен мнениями» – и не только о текущем положении, но и о личностях друг друга. Молотов, традиционно «представлявший сторону» Сталина и дополнявший его, обвинил Литвинова в головотяпстве, непрофессионализме, политической однобокости и отсутствии гибкости. Намёк на «несоответствие занимаемой должности» был… вовсе даже не намёк, но Литвинов «не понял». Чересчур старательно «не понял», и опять «затянул старую песню». «Затянул», словно не понимая, что это грозит уже не оргвыводом, а «оргвыносом». В двери. Ногами вперёд.
Нет, вождь тогда не предложил наркому «выйти вон», а всего лишь разрешил ему удалиться. Но оказалось, что не предложил он это только вслух: через пять дней, третьего мая, Литвинова «попросили» с поста наркома иностранных дел. «За недостаточную ширину кругозора» и «неправильное поведение». И это правильно – и сразу же – поняли в Берлине. А тут ещё – назначение главой НКИД самого Председателя Совета Народных Комиссаров: более чем прозрачный намёк. Де-факто Москва приоткрывала дверь Берлину – и дипломатический натиск на СССР с «предложением руки и сердца» усилился.
Теперь для Берлина не было более важной задачи, чем «обращение Савла в Павла». И не одного «Савла» – сразу двух. Как итог: с мая по август между Москвой и Берлином состоялось десять «стратегических» встреч разного формата и уровня представительства. С немецкой стороны в них участвовали посол Шуленбург, статс-секретарь Вайцзеккер, заведующий