и прочее. Где-то его руки или лапы, способные лишить жизни, где-то клыки, которыми он мог терзать и продлевать агонию по недомыслию попавшего в его лапы существа. И так далее. Сухо, ни капли страха или сожаления.
Мы ходили за ним, за этим доктором – гидом, и кивали в такт его словам. Он сказал, что из всего комплекса до сих пор функционируют только печи. И сразу внес поправку: «то есть, если их запустить, конечно». «Никто доподлинно не знает, – сказал он, – точное число заключенных, прошедших через этот лагерь смерти». Я недоумевал. Как? Вы, те, кто досконально изучили и проанализировали всё вокруг, всё посчитали и записали, не имеете представления, сколько людей скончалось в этих застенках? Я негодовал, меня била дрожь от такой наглой лжи и притворства.
Многое позабылось с тех пор, но один фрагмент особенно ярко запечатлелся в памяти и уже, наверное, из нее не изгладится. Нам показывали камеры, где содержали заключенных славянской национальности. Я вошел в одну из них. И вот что я запомнил так отчетливо, так живо: на стенах от пола до потолка были вырезаны, выскоблены имена, одно имя за другим, одно за другим, сотни, сотни имен. Василий, Женя, Петр, потом клички, иногда что-то совсем неразборчивое. Я касался пальцами букв, и от моих прикосновении пыль, наполнившая глубокие царапины, сыпалась на пол. Пыль казалась мне совершенно разной от имени к имени. В моём воображении проступали образы людей, вырезавших на этих стенах память о себе. Изможденные, слабые, они касались моей руки и тихо, глядя мне в глаза, называли себя. Один за другим.
Я опустился на колени и погрузил ладони в пыль, которой скопилось немало. Эти люди, узники, у которых украли будущее, знали, что никто не придёт их спасти, что печи, работающие круглые сутки, испепелят их, и пепел вряд ли достигнет родной земли. Семья и друзья не придут проститься с ними. Все, что они могли сделать перед лицом этого страшного забвения – написать свое имя на стене. Чтобы другой, который возможно, выживет в этом фашистском аду, запомнил его имя, рассказал другому, а тот третьему, и в памяти людей сохранилась бы его судьба, втоптанная в прах фашистским сапогом. И тогда смерть не будет такой бесчеловечной.
Хельга.
– Доброе утро, доктор, доброе, у меня к вам есть один разговор. Если вы соблаговолите уделить мне немного вашего драгоценного времени, я жду вас в своем кабинете. Буду рад скорой встрече.
Хельга задумалась на мгновение – времени действительно было немного, но раз главный врач приглашает её на разговор, нехорошо игнорировать его просьбу. Леонида как раз должны кормить, так что выдалась свободная минута.
– Хельга, я хотел сообщить вам радостную новость. Нам на пробу привезли тестовый образец нового лекарственного препарата. Уникальная разработка, может вылечить совершенно, казалось бы, безнадежных пациентов. Я хочу, чтобы одним их тех, кому введут это лекарство, был Леонид.
– Хорошо, доктор, я непременно опробую его на Леониде.
Леонид.
– Доброе утро, доктор. Вы сегодня отлично выглядите!