й мужской голос, доносившийся из открытого окна, не тревожил аллей Гуманитарной академии. Казалось, он был естественным дополнением тишины летнего вечера. В этот последний день июля спокойствие и уверенность демонстрировало всё: и застывший в неподвижности воздух, и замершие вершины деревьев, и повисшее над ними в предчувствии сумерек неяркое солнце. Распахнутое окно аудитории не могло, да и не смело задерживать ни одного звука, ни одной нотки интонации этих слов. Они разливались мелодичным потоком по обезлюдевшему двору академии и постепенно затухали, никем не услышанные.
– Да-да! Именно комплексом, в традиционном понимании Карла Гюстова Юнга, как суммой мотивов и установок, определяющих развитие личности, если таковой можно назвать господина Серякова, – продолжал тот же голос. – Вы скажете: «Комплекс неудачника – это ненаучный термин». Возможно и ненаучный, но только потому, что пока ещё не нашёлся исследователь, который дал бы всестороннее толкование этому, увы, ещё очень распространённому явлению нашего социума.
Невысокий седоватый мужчина, владелец мелодичного голоса, повернулся и неспешно покинул кафедру, но остановился, облокотился на неё, как атлет на постамент, и продолжил:
– Но я хотел бы напомнить вам… Да нет! Я просто обязан всем напомнить, что подготовка неудачников – это не профиль нашей академии. Мы не готовим неудачников! Мы должны готовить кандидатов психологических наук. Чего господин Серяков никак не хочет уяснить!
В голосе мужчины отчётливо зазвучали нотки неудовлетворения, а страдальческое лицо выражало всю бездну негодования за бестолковость собравшихся, особенно за господина Серякова. На этот раз мужчина завершил речь. Он помолчал полминуты, глядя вдаль и о чём-то размышляя, затем оторвался от кафедры и занял место за председательским столом со словами:
– Ну, что же. Давайте завершать. Серяков, имеете что-то сказать?
В передних рядах аудитории поднялась сгорбленная фигура молодого человека. Она была полной противоположностью только что занявшего председательское место мужчины. Такой же чёрный костюм не имел ни благородного отлива лёгкой седины, ни строгости линий. Воротник светлой сорочки мог считаться только светлым, но не белым, и, тем более, не белоснежным. И уж особой нелепостью выглядело бы сравнение галстуков. Идеально повязанный и уверенно лежавший на заметно округлом животике председательский галстук никогда и ни за что не признался бы в родстве этому неприглядному кусочку тряпки, сдвинутому набок в непроизвольном порыве избавиться от удавки. Молодой человек, не поднимая глаз, проследовал к пустующей кафедре, спотыкаясь обо всё, что стоит, лежит или просто выступает. Так и не решившись занять место на кафедре, ещё тёплое от горячих речей председателя, он издали произнёс:
– Я благодарен всему уважаемому собранию, и особенно нашему председателю, заведующему кафедрой, Семёну Матвеевичу Жидко, за терпение, проявленное при обсуждении моей диссертации, и особенно за откровенность при обсуждении моей работы. Буду рад пригласить вас продолжить дискуссию в неформальной обстановке на территории нашей кафедры.
Уважаемое собрание зашевелилось, устало отрывая свои седалища от жёстких студенческих скамей, и оживлённый гул заполнил высокие своды аудитории. Оживление можно было легко понять и объяснить. Неформальность предстоящей дискуссии не обещала внести чего-либо нового в обсуждение диссертации, но предполагала несколько бутылок водки или даже коньяка, количество которых могло ограничиваться только волеизъявлением сотрудников кафедры. Это было уже четвёртое безуспешное представление Серяковым своей диссертации, и до сего дня в расходах на поддержание неформального статуса этих дискуссий он не скупился.
Небольшая вереница сотрудников растянулась по коридорам академии. Возглавлял шествие всё тот же Семён Матвеевич Жидко. Его походка, неторопливое движение руки на перилах лестницы, негромкие вполголоса реплики на отвлечённую тему, не оставляли сомнения в том, что этот человек знает себе цену. И цена эта определяется не стоимостью костюма или галстука, а той моментальной реакцией, которую демонстрируют его подопечные при любом движения руки или даже поворота тела. Семён Матвеевич возглавил эту кафедру почти девятнадцать лет назад, став тогда самым молодым доктором наук и заведующим кафедрой. Каждого из шагающих за своей спиной он взращивал лично, не пренебрегая порой и суровыми методами прополки. Но едва ли можно было бы утверждать, что Семён Матвеевич был удовлетворён результатами этого бескорыстного труда. Всё выросшее в его тени представлялось ему слабым и нежизнеспособным. Чтобы достичь того могущества и жизненной стойкости, которое демонстрировал сам Семён Матвеевич, нужно было пройти суровую школу испытаний от простого сельского паренька из-под Харькова, до основателя и руководителя кафедрой одной из престижнейших академий страны.
Не прекращая движения, Семён Матвеевич слегка повернул голову налево:
– Леночка.
Сзади к нему порхнула миловидная женщина около тридцати лет.
– Леночка, – повторил он в полголоса, – я сегодня у тебя?
– Ну конечно, Семён Матвеевич.
Миловидная