есть после того метазаклинания кто-то из иксонцев тайком принялся мне молиться?
– Вообще-то, не тебе, а мне, – поправил двойник, разглядывая свои руки. – Требовалось достаточное количество иксонцев, чтобы их молитв хватило для моего воплощения в виде того, кто может тебя оберечь и тебе помочь. Молящиеся обращались в мыслях к тебе, вот ты и стал моим прототипом. Поэтому я…
– Бог какографии, если ты взял мой отличительный признак, – закончил за двойника Никодимус. – То есть ты покровительствуешь ошибкам правописания?
– Посмотри мне в глаза, – двойник положил руку на плечо Никодимуса.
Бог откинул покрывало со своих ног. Тусклый малиновый свет, словно от угасающих углей, заполнил палатку. Там, где должны были находиться ступни, клубились алые письмена. Недужные предложения корчились, свивались кольцами, выпирая на коже бога уродливыми волдырями. Дефективный язык полз вверх, к коленям.
– Я – текст какографа. Я – воплощение собственного распада.
За последние тридцать лет жизни самого Никодимуса и его жены с дочерью часто зависели от способности быстрого понимания новых божеств: кто они, что собой представляют и чему покровительствуют. Никодимус сделался большим знатоком божественной таксономии. Вот и теперь он сразу распознал в двойнике одну из редчайших разновидностей. Самую бесполезную и жалкую. В сердце Никодимуса разлилась пустота.
– Сколько тебе осталось?
Умирающий бог отвернулся.
– Может, мы сумеем спасти тебя, включив в божественную совокупность? Например, подсадим к богу целительства?
– У нас взаимоисключающие потребности, – покачал головой двойник. – Конфликт между ними разрушит наши воплощения.
– Когда ты воплощался последний раз?
– Полтора года назад, в Нагорье, сразу после того, как вы с Франческой прибили ликантропского неодемона. После моего распада твои воспоминания станут чётче, – двойник грустно улыбнулся. – Это было… незабываемое событие.
Никодимус коснулся собственного бедра, и в памяти что-то зашевелилось.
– Сейчас я даже не могу вспомнить, что было хуже, когти волчьего божка, которого я обманом заставил себя атаковать, или выволочка, которую мне потом устроила Фран.
– Выволочка. Куда там тем когтям. Я слышал только половину её тирад, и то задавался вопросом, не разрыдаешься ли ты. И как только ты живёшь такой?
Никодимус хмыкнул.
– Ну, на мой взгляд, твоя жизнь вызывает уныние куда больше моей.
– Я, может, и умирающий бог, вечно обречённый на циклическую реинкарнацию и агонию смерти, но и то сомневаюсь, что вынес бы муку, которую вы считаете естественным состоянием.
– Ты говоришь о человеческом осознании своей смертности?
– Я говорю о семейных отношениях.
Никодимус фыркнул, и его двойник лукаво улыбнулся.
– Неужели издёвки над смертными делают твою собственную участь терпимее?
– Слегка, – улыбка