как когда-то, когда мы жили в теплых домах, ели сытную пищу и потребляли ультрафиолет. Открыв подъезд, я услышал, как Герда здоровается со мной лаем – она всегда слышит мои шаги внизу. Когда мы расстаемся на несколько часов, с нее слетает вся язвительность и ирония, она становится просто преданной своему хозяину собакой, которая очень рада его видеть. Сейчас вот ее хвостище мел из стороны в сторону, как будто она была обычной дворнягой, а не черной благородной овчаркоподобной дворнягой, которая несколько часов назад свысока подтрунивала над Кассандрой.
Я почесал у нее за ухом так, как вчера это делал Рейтан. Она проскулила, будто поняла, что произошло с человеком, который умел так деликатно ее приласкать. Потом я взял стремянку, залез на антресоль и выудил оттуда запыленный девяностолитровый рюкзак. Черный, с толстыми лапами шлеек и вороненой пряжкой поясной застежки. Надежный, водонепроницаемый, он за свою жизнь видел больше стран, чем среднестатистический житель Грушевки. Когда-то в этом рюкзаке я носил наши общие с ней вещи. Ей будет приятно его узнать, когда мы наконец встретимся.
Я углубился в библиотеку и после долгих поисков все же нашел то, что искал. «Геродот. История в десяти книгах». Серия «Памятники исторической мысли» Академии наук СССР. Капитальная твердая обложка с музой на фасаде. Обложку мне сразу же захотелось отодрать – путешественник во мне уже начал побеждать хранителя книг. Твердая обложка слишком много весит и создает неудобства при упаковывании. Но я пожалел Геродота, бережно поместив его на самое дно моего рюкзака.
Затем с трудом достал два тяжелых поддона цинка из моего сейфа, бывшего морозильника. Золотовалютные резервы не поместились даже на столе, часть пришлось пересчитывать на полу. Четыре тысячи шестьсот единиц. До черта! Этого бы хватило, чтобы платить за жилье в Грушевке на протяжении тридцати восьми лет (если бы годы еще существовали).
Но тут предсказуемо напомнило о себе одно заметное преимущество бумажных денег перед посткапиталистическими.
Я ссыпал батарейки в рюкзак и попробовал оторвать его от пола. У меня ничего не получилось. Жалобно захрустели швы, и я понял, что днище рюкзака сейчас отделится вместе с ценным, но таким тяжелым содержимым. Я затащил рюкзак на механические весы, с помощью которых следил за своей формой в ту эпоху, когда основной проблемой человечества был набор, а не потеря веса. Посмотрел, где остановилась стрелка, и охнул – восемьдесят килограммов. Вздохнув, я стал терпеливо выгружать цинк из рюкзака, пока стрелка на весах не передвинулась на отметку 35 кг. Аккуратно поднял рюкзак на плечи. С непривычки кожа под шлейками заныла, в спину вгрызлась боль. Сделал несколько шагов. Терпимо. Двигаться можно. Первые дни, пока не привыкну, будет тяжеловато, но потом наберу темп и перестану обращать внимание на то, что на спине висит половина моего собственного веса.
Я забросил в рюкзак виски из сейфа (бесценные две трети настоящего Teacher’s, которым можно рассчитаться за что-то сверхценное, когда кончится цинк), гречку, соль и сахар в герметичных пакетах, напихал свитеров