линией от него к Ней, его Матери и Наставнице. И, круто развернув в прыжке свой бойцовский корпус, облачённый в красную рубашку, повернувшись к только что виденному им и обращавшемуся к нему Божеству спиной, заняв тем самым позицию защитника Той, что теперь была позади него, но в то же время покровительствовала ему Сверху, он осознанно изменил траекторию потенциального удара, прицелившись прямо в замочную скважину той двери на третьем этаже, у которой когда-то кудахтали две соседки-курицы, называвшие его «сла-аденький», – и замер в максимальном напряжении предстоящей контратаки. А Она окончательно утвердила в нём внутреннюю гордость за себя и за Неё:
– И если есть порох – дай огня!
Тогда он, зажмурившись и прижав локоть, вышвырнул свой боксёрский кулак по косой вверх – в сторону воображаемого противника, который внезапно, как раз в момент молниеносного юниорского прямого удара, действительно материализовался перед бойцом из соседской двери, открывшейся на поднятый ими шум, – в туго обтянутом грязной майкой обрюзгшем животе лысого и да́того супруга кудахтавшей в тот раз соседки.
А Мать провозгласила свою победу:
– Вот так!
Он сопел, напрягая мозги, сидя на корточках там, опять у себя, в самом низу первого лестничного марша, в темноте, глядя себе по́д ноги и чувствуя на себе Её взгляд, представляя, как мучает Её, терпеливо ждущую. А Она, где-то наверху, даже не видя и не глядя на него, но по частоте его дыхания внизу, очень хорошо и даже шумно раздававшегося в акустике лестничной клетки и отдававшегося в его собственных ушах, – могла и сквозь полутьму, окружавшую его, легко понимать даже на расстоянии любые повороты его маленькой щенячьей душонки. Так – по крайней мере, предполагая, что Она ещё там, – ощущал он на себе Её взгляд сверху, из освещённого дневным светом пространства лестничной клетки хрущёвки, которая вскоре подлежала плановому сносу. При этом он поразмыслил про себя: «Как бы не приехали сносить, пока мы тут… А то не успеем ещё!» И, сам испугавшись своих мыслей, он оглянулся и вдруг заметил, что Она исчезла. Он встал, прислушался и, снова осмотревшись вокруг себя, вначале подумал, потом слабо пискнул что-то и, наконец, истошно заорал:
– Е-эсть здесь ещё хоть кто-то, кроме меня?!!
Но в ответ услышал только разбежавшееся по подъезду звонкое эхо своего собственного вопля. Наступила гробовая тишина.
– Ну чё, надумал, может? Колись! – донёсся откуда-то сверху голос Матери. И сразу за этим послышался хлопок закрывшейся двери в чью-то квартиру там, на верхних этажах.
– Ты где-э?! – он подождал какое-то время, потом медленно пошёл наверх, а потом побежал, хаотично перескакивая ступеньки, к Ней – то глядя себе по́д ноги, чтобы не споткнуться, то задирая голову ввысь и заглядывая между перил почти на самый верх пятиэтажки, куда Она успела подняться, – выискивая Её взглядом где-то там наверху, что́ не спасло его от того, что он в итоге по своей невнимательности, сам глядя на стремительно летевшие назад