наблюдать издали силуэты бродячих полутролей, которых нужда и голод уводили все дальше от родных гор. Троллей и их ближайших сородичей Зверодрагуров в те времена было мало, поэтому от селений они старались держаться подальше. Лунный металл они чувствовали не хуже, чем звери охотничие ловушки, потому и скромное жилище скитальца едва беспокоили.
В той самой придорожной харчевне, куда Эйстельд решил наведаться, дабы вернуть себе человеческий облик, и завязалась крепкая дружба между тогда еще молодым скитальцем и старым, неунывающим охотником бальторовской расы.
В корчме «Тролль и поэзия» много лет назад
Отряхивая в край изношенный плащ, более всего походивший на балахон странствующего бродяги, до того он был покрыт въедливой бурой пылью, Эйстельд отворил скрипучую дверь в полутемное помещение ничем не примечательной харчевни, разве только, если вникнуть в абсурдное название. На вывеске, висевшей на двух ржавых петлях у входа снаружи, был изображен тролль с блаженной рожей, которой автор этого шедевра пытался придать выражение одухотворенности с помощью пера за ухом, что по задумке было олицетворением его тесных отношений с поэзией. Надпись была выполнена довольно искусно и без ошибок, чему странник и удивился. Знающие письменность в этих краях встречались не так уж часто, а о мастерах гравироки и говорить было нечего – их можно было перечесть по пальцам одной руки.
С порога в нос ударил знакомый запах прожаренного мяса, наваристой похлебки, кислого перегара и изношенной кожи. В дальнем углу зала, у пожелтевшего от постоянного смрада окна, Эйстельд приметил подходящий стол. Народу было немного: усталые кжиники из торговых обозов, несколько местных мужиков и совсем неподалеку от приглянувшегося столика сидела низкорослая фигура, привлекающая внимание пьяными громогласными комментариями происходящего вокруг.
«Хм, бальтор… Судя по всему, охотник или кто еще опасней», – подметил про себя Эйстельд, направляясь к столу. Выкрикивающий одновременно шутки и проклятия, бальтор практически не обратил никакого внимания на проходящего мимо скитальца, если не считать неожиданный напев среди всей его забористой ругани:
– О, лунный свет! Все там, где тьма, сияешь нам! – и последующее за ним восхваление стоящей перед охотником кружки пива. Эйстельд готов был побиться об заклад, что в данной, плохо скрытой издевке, подвыпивший бальтор дал понять: он сразу определил кем является вошедший, и благоговейного трепета от него ожидать не стоило.
Решив не вникать в ситуацию, а просто отдохнуть после стольких дней в диких землях, Эйстельд махнул корчмарю, заказав кувшин пива, похлебки и тарелку куриных рулетов. Только он и успел пригубить темного ржаного, как дверь в корчму распахнулась от довольно сильного пинка и в просвете замаячили силуэты в высоких шлемах с длинными шестами, увенчанные тяжелыми набалдашниками.
Это