фоне, и энкаустику, и акватипию, и просто написала бы классические тонкие акварели и модерновые акварели по-мокрому… Но – увы, не судьба. Ничего, ничего – дорогая её сердцу пастель исписана только на три четверти, а петербуржская акварель у неё всё-таки есть, только восемнадцать цветов, а не тридцать шесть. «Ничего, – успокаивала себя Лариса, сглатывая слёзы. – И восемнадцатью цветами можно прекрасно рисовать».
Ах, эта петербуржская акварель! Каждая красочка завёрнута в фольгу, а поверх фольги – в бумажку, на которой написано название краски: лимонный, охра красная, сурьма едкая, зелень изумрудная, сажа газовая, алая, ультрамарин и конечно краплак красный – самый нелюбимый Ларисин цвет, цвет крови, которая идёт из сырого мяса… Стоп! Краплак красный! Лариса вспомнила своё дежурство с Машей Ченибал, вспомнила банку, которая никак не хотела закрываться… Ну конечно же! Тот эскиз – на голубом фоне белые колокольчики – был её, Маши Ченибал, эскиз. И тот допрос, которым мучила Маша – нравится-не нравится – это был допрос с пристрастием… Маша вытянула из Ларисы признание, заявилась домой и устроила маме истерику наверняка устроила. А мама прибежала жаловаться педагогу. Зачем Маша это сделала? Она же сама меня заставляла сказать, что эскиз плохой, нет, даже не так. Она сказала, что платье из такой ткани нельзя носить… Зачем она ко мне приставала? Наверное, хотела, чтобы я спорила, убеждала, уговаривала, уверила её, что эскиз – супер, но он не был супер. Если бы был, Лариса бы так и сказала.
Лариса вспомнила, что эта Маша Ченибал на занятии, когда Ольга Викторовна выходила из комнаты, часто отвлекалась и обсуждала эскизы витража малышовой группы, и часто говорила: «Фу! Мне это не нравится!» или: «Ну, это хотя бы так себе»… Лариса никак не реагировала на эти обсуждения. Она рисовала в своём дальнем углу, ведь Маша тогда, после неприятного разговора, сидела на её, Ларисином, месте. Не сидела даже – восседала, подумалось Ларисе. «А может, – рассуждала Лариса ночью, лёжа на жёстком ортопедическом матрасе и вспоминая своё озарение. – Может, Маша Ченибал просто не любила рисовать. А мама её просто заставляла ходить. Вот Маша и нашла повод, нашла причину бросить рисование: её работы называют плохими. А мама вместо того, чтобы разрешить дочке не ходить, побежала разбираться с Ольгой Викторовной. Скорее всего, так и есть. Настоящий художник на другие работы и не смотрит и не обсуждает, у него для этого ни времени нет, ни желания».
На этом можно было бы и закончить, но хочется рассказать ещё немного.
Когда Лариса занималась в изостудии последний четвёртый год, перед тем как поступить в художку, Ольга Викторовна объявила, что в этом году в России юбилей поэта Лермонтова, круглая дата. И скоро приедет из Тархан, музея-заповедника Лермонтова, научный сотрудник, подарит шикарно изданные в рамках федеральной культурной программы книги и попросит нарисовать ребят рисунки на лермонтовскую тему.
И сотрудник приехал, и Лариса очень долго листала каталоги и книги с мелкими буквами