выполненного долга. Завершив какое-то большое дело, я всегда отходил в сторонку, любовался результатом своего труда и внутренне восхищался: я сделал это! Правда, сейчас было не до восхищений, но утешало то, что я не впал в полное отчаяние, не опустил руки, а сразу же сделал, пусть и небольшой, но первый шаг на пути к тому, чтобы как-то пережить все случившееся, выпутаться из всей этой истории. И хотя на душе по-прежнему было прескверно, я лежал, смотрел в невидимый потолок моего нехитрого сооружения, скрытый где-то там, вверху, за непроглядной пеленой темноты, и твердил себе: все обойдется! Я непременно выкарабкаюсь из этой передряги!
Вдали послышался приглушенный крик какой-то ночной птицы, и в тот же миг рядом с шалашом что-то зашуршало, словно кто-то ковырялся в оставшихся, так и не использованных мною, брошенных на земле ветках и листьях. Я резко приподнялся, потянулся за ружьем и внимательно прислушался. Однако, время шло, но ничего подозрительного я больше не слышал. Очевидно, это был какой-то мелкий зверек, пробегавший рядом – подумалось мне. Я отложил в сторону ружье, снова прилег, но продолжал прислушиваться. В ответ – тишина. Я успокоился, и с горестью подумал: Господи! Неужели мне отныне придется довольствоваться лишь вот такими бессонными ночами, с постоянным напряжением и ожиданием чего-то дурного?! Может, прав был капитан, предрекая мне бессонные ночи и муки совести? Нет! Насчет бессонных ночей его пророчество, может, и сбудется, только вот причиной этому будут отнюдь не муки совести. В чем мне каяться, если я безгрешен, если во всем происшедшем нет и доли моей вины?!
Я вновь и вновь возвращался мыслями к тому, что произошло, и странное дело: главным, так сказать, виновником, инициатором того, чтобы я был высажен на этом острове, был капитан, но я не питал к нему лютой ненависти. Конечно же, мне было обидно, что он все решил вот так сгоряча, не разобравшись во всем, однако, я понимал, что он, помешанный на своих, так дорогих для его сердца и памяти, часах, руководствовался скорее эмоциями, чем здравым смыслом. С одной стороны, его можно было понять: я сам больше всего на свете не люблю воровство, считаю это самым отвратительным и низменным действием, на которое способен человек. Наказание за это прегрешение должно быть самым суровым. Но лишь в том случае, когда наказание несет тот, кто его заслуживает! Почему же капитан не разобрался во всем?! Почему позволил восторжествовать несправедливости?!
И все же, как это не покажется странным, меньше всего в этой истории я винил капитана. И дело даже не в том, что я всегда знал его как человека глубоко порядочного, и этот досадный эпизод был из ряда вон выходящим. Наподобие несчастного случая или рокового стечения обстоятельств. Просто я понимал, что в его поступке было много гнева (как он считал, справедливо), желания отомстить, но в то же время и в помине не было подлости, холодного расчета, личной выгоды или корысти! Чего никак нельзя было сказать об этом мерзавце Стенвиле! Он же, наоборот, руководствовался только этим! Какой холодный,