городе у человека очень развит автоматизм; и Ирина Петровна, поглядев на человека не более трех секунд, сразу же отвернулась и продолжала свою походку, – во-первых, потому, что если на тебя начнут смотреть? Ср. сказанное выше о рабочем месте; с твоей фамилией – напоминаю, Лянская – под землю захочется провалиться. А во-вторых, у нее были хорошие соседи. Семейная пара, тоже одинокие (без детей), работающие круглый день, занимающие две комнаты – каждый по одной; она с ними сталкивалась только на кухне. И что они скажут, если она приведет домой таджика? И что она сама может сказать этому мусульманину – он и по-русски вряд ли-то понимает, что она сможет ему сказать? «Сиди тут и никуда не выходи. Милиция, понимаешь?» «Я иду на работу. Приду, принесу тебе еды». Он разляжется на диване и будет смотреть телевизор, потом, хвать, – а уже нет никого, и обчищена квартира. Хорошо бы, её – в конце концов, что ей терять; но еще и соседей, и еще, не дай бог, что зарежет.
Но наличие такой возможности польстило ей самой.
Иногда полезно посмотреть на себя чужими глазами. Этим же самым днем она вышла на улицу еще раз, хотя налетел дождь и пошел ветер. Но она решила купить себе машину. Не простую, а стиральную.
Надо было сначала зайти в банк. Банк работал до восьми. Она шла по Невскому, одетая в плащ и зонтом вперед под углом 40.
Всю свою жизнь И. П. Лянская жила в Петербурге. И все достопримечательности Петербурга были для нее обычным делом. Так, например, анархисты, стоявшие у метро Гостиного двора, стояли всю жизнь и продавали свою газету. Газету эту она не покупала; всё это было за пределами ее кругозора, Ленин, Сталин, – это были слова не ее лексикона. Но сами анархисты были в пределах ее кругозора, как у любого живущего здесь, и бородатый анархист – она считала его очень старым – с черным знаменем и, кажется, ружьём, – зимой-летом в черной белогвардейской шинели дореволюционного образца – это было что-то, что ее отличало от провинциалов и чем можно было прихвастнуть. Если бы было перед кем хвастать. Сама она даже не переходила на другую сторону – шла мимо, не обращая внимания; так же как мимо Невского, Эрмитажа, Фонтанки, Мойки, Кунсткамеры, Луны, Марса, черта, дьявола, – перед собой хвастать ей было нечем.
И вот она шла по Невскому, в плаще и с зонтом, как раз по другой стороне, и боролась с дождем, который нагло хлестал, несмотря на зонт, ей в морду – и как раз за Домом Книги увидела их. Видимо, и, наверное, очень давно, они перешли на эту. Прямо на Малой Конюшенной стоял пикет – человек десять мокли под дождем, с плакатиками. Человек пять десантников стояли поодаль от них – видно, прошли, да остановились – и тоже мокли под дождем. Каждого из этих десантников хватило бы, чтобы разогнать не один такой «пикет» – но они не подходили – а мокли под дождем, и все по очереди дружно орали. «Пикетчики», всё пенсионного вида, стеснительно переминались – а отвечал «десантникам» только один (с ним,