заявлял, что соберет без особенных усилий армию в несколько миллионов человек. Спасителем себя считал этих людей, предлагая им предательство. Почти во всех лагерях случались голодные бунты, спонтанные и заканчивающиеся всегда одинаково. Доведенные голодом до крайнего отчаяния, пленные бросались на охрану с голыми руками и гибли тысячами от пулеметных очередей с вышек.
Именно эти бунты, а так же обращение с протестами советского правительства к мировой общественности, заставили руководителей Третьего Рейха распорядиться о снабжении этих лагерей продуктами. Начали варить баланду, ту самую, которую упоминают во всех кинофильмах и книгах. Эти, сидящие за колючкой под Романьками были еще «свеженькими», голодными, но еще не истощенными настолько, чтобы переть на пулеметы. Они еще кучковались, очевидно, находя сослуживцев и земляков, но глаза их уже поблескивали нетерпением и озлобленностью. Еще пару дней и они выберут солдатский комитет, который потащится к коменданту с петицией и скорее всего будет расстрелян. Тогда либо бунт и смерть от пуль, либо мучительная смерть от голода. Другой альтернативы командование Вермахта им не предложит, сдав на руки СД с системой айнзатцгрупп и зондеркоманд. В результате из попавших в плен, выживет один из пяти… Чтобы ответить перед советским правосудием. Родина спросит не менее сурово, в лице сталинской администрации и через десять лет после войны уже трудно будет встретить бывших узников гитлеровских и сталинских лагерей среди живых. Эти люди, сидящие сейчас на пожухлой осенней траве, не знали о своей судьбе и их лица выражали обыкновенные человеческие чувства. Глаза смотрели с любопытством, враждебно, презрительно, подобострастно. С надеждой. Но черная тень уже упала на эти лица, превратив в безликую массу, обреченную и жалкую. У всех у них были матеря, ждущие писем, жены, невесты, дети, братья и сестры. Россия. Она смотрела на Михаила из-за колючей проволоки, натянув на уши красноармейскую пилотку и подняв ворот шинели, без погон и хлястика.
У ворот, сколоченных из жердей и перетянутых колючкой крест-накрест, толпилась прибывшая только что очередная партия пленных, проходящая стандартную процедуру регистрации. Сидящий на табурете писарь-фельдфебель записывал очередного кандидата в покойники, требуя предъявить красноармейскую книжку и красноармейцы стояли в колонну по три с приготовленными заранее белыми картонными сталинскими ауйсвайсами, в которых для рядовых даже и фотография не предусматривалась. Конвой курил, расслабившись и уже привыкший к покорности этой серой массы, терпеливо ожидая окончания тягомотной процедуры, предусматривающей даже подпись пленного в последнем столбце. Красноармеец ставил крест в этой графе, получал порядковый номер взамен красноармейской книжки и вливался в толпу таких же пронумерованных. Шел, разыскивать знакомых и земляков, переступая через протянутые ноги и тела. А его красноармейская книжка летела в ящик из-под снарядов на тысячи изъятых прежде, потрепанных