Стон стоял над лагерем, который представлял из себя мертвое поле, с голыми стволами и ветвями нескольких деревьев, огороженное колючкой. Пределом мечтания пленных, оставляемых в нем постоянно, был дождь. Воду немцы тоже не выдавали и жажда мучила людей сильнее подчас, чем голод. Смертность была такой, что ежедневно к воротам вытаскивали несколько десятков трупов санитары, назначенные немцами и получавшие за это кусок хлеба и кружку воды. Им тоже завидовали и смотрели на них с ненавистью, хоть и понимали, что эти люди не своей волей выполняют эту страшную работу и на их месте мог быть любой из них. Бунт голодный, подавленный пулеметами, здесь уже произошел две недели назад и теперь уже ни у кого не осталось иллюзий что этот лагерь – не лагерь смерти. Человек устроен так, что ценит только то по-настоящему, чего его лишают. Вот и Семенов сейчас вдыхал запах ландыша и ему вспомнилась родная деревня на Урале и лес вокруг нее. У них в лесу замечательные лесные ландыши и пахнут они вот так же. Семенов никогда не отличался сентиментальностью и когда его супруга рвала в лесу цветы, а потом ставила их в кувшин дома, на подоконник, он снисходительно усмехался «бабским глупостям» и запах этот не замечал. Потому что был он естественным фоном для него. Дом деревенский весь из таких естественных запахов состоит. В нем пахнет, сохнущим луком и березовыми вениками, грибами, ягодами и сеном. Медом и воском, проросшим картофелем из подпола и квашенной капустой из него же. Сейчас в плену Семенов вспоминал эти запахи и понял только здесь, как он был счастлив, когда мог дышать родным воздухом. Он и на фронт-то попал прямо со сборов. В мае взяли на переподготовку и весь месяц Семенов работал здесь на Украине, в строительном батальоне. Строили аэродром и сдали его 21-го июня. Двадцать третьего он должен был отбыть из части домой и начавшаяся война зачеркнула все жирным, кровавым крестом.
Где-то по утрам орали петухи и мычали коровы, где-то люди смеялись и радовались, или ему это приснилось, а жизнь вся его – это пыль дорог, разрывы снарядов и приклад конвоира в лицо? Не было ничего. Ни рассветов, ни закатов, ни свадеб с тройками, ни костров на берегу ночной реки. Жажда и голод, страх животный сначала, а потом тупая, скотская покорность судьбе. Семенов всегда считал себя человеком умным, расторопным и терпеливым. Он всю жизнь в поте лица добывал хлеб насущный и не верил в подарки, он верил только в свои руки крестьянские и в то, что Бог, если Он есть, ему воздаст за честный труд,– «За что, Господи!»,– шептал он, глядя в осеннее, звездное небо, лежа на каменной земле лагеря смерти. Он, никогда не ходивший в церковь, и знающий с детства только одну молитву – «Отче наш»,– шептал ее холодно мерцающим звездам и просил, то ли существующего, то ли нет Бога, только об одном, чтобы завтра ему не подняться бы с этой земли и не видеть больше этот паскудный, жестокий, непонятный мир. Но то ли Бог не слышал его молитв, то ли не до дна испита была еще чаша страданий рабом Божьим Иваном, то ли не было все же там в небе никого, кто мог