Она бросила на меня заинтересованный взгляд поверх очков. – В прошлом году. И в этом тоже поеду. А что?
– И как оно? Что там за люди? Там опасно? – Вопросы так и посыпались из меня.
Лора повернулась ко мне на стуле. Ни разу еще я не спрашивала ее ни о чем, не имеющем отношения к нашему совместному быту.
– Опасно? Ну как тебе сказать?.. Туда точно не стоит ехать в одиночку, потому что там миллион человек, и все стараются за одни выходные оторваться на год вперед. Не то чтобы я видела там враждебный настрой, но отморозков везде хватает, сама знаешь.
Я кивнула. Она продолжила:
– Атмосфера там, конечно, особенная. Гластонбери – удивительный волшебный мир. Это не похоже ни на один фест, где мне приходилось быть. Но, конечно, нужно быть немного хиппи в душе, чтобы по‐настоящему проникнуться тамошней атмосферой. Это одно из последних мест на земле, где все ради музыки.
Да, кстати о музыке. Я люблю музыку, я не могу жить без нее. Но на концерты не хожу. Музыка, живая и обжигающая, заставляет меня думать о вещах, которые лучше забыть. О тебе, например, и о том, почему папа не стал искать тебя. Рок-концерты – это как оральный секс, тот момент, когда начинает коротить пальцы ног. Я никогда не захожу дальше, я боюсь потерять контроль над своим телом и мыслями, в этот момент я всегда отталкиваю партнера и иду умыться холодной водой.
Рок – это искусство, а не молитва; чтобы быть его адептом, не обязательно принимать его дары, бить в бубен посреди поля и приносить жертвы. Оказываясь на концерте, я обычно стою у бара с пивом и читаю свой фид в фейсбуке или болтаю с барменом. Что угодно, лишь бы не дать музыке проникнуть под кожу. Потому что настоящий рок заставляет чувствовать, страдать по‐настоящему. А это все равно что слезы или секс: слишком горячо и слишком интимно, чтобы демонстрировать на публике.
В этот момент я понимаю, что губы Лоры еще шевелятся, она что‐то говорит, но я так далеко ушла в собственные мысли, что даже не слышу собеседника, как это часто бывает со мной. Она заканчивает на вопросительной интонации. Я киваю. Она повторяет вопрос:
– А почему ты вдруг решила спросить?
Правда в том, что я никому не рассказываю о тебе. Ненавижу, когда меня жалеют, ненавижу быть маленькой и несчастной. То есть, конечно, люблю, но только наедине с собой. Поэтому, кстати, после той ночи я и не заявила в полицию и даже не рассказала службе охраны в общежитии о том, что со мной произошло. Я Ника, дочка русского бизнесмена; я мою голову каждый день и никогда не опаздываю; я блестящая студентка, перед которой открыты все пути. Моя темная сторона принадлежит только мне. Никому не нужно знать, как последние месяцы я просыпаюсь в четыре утра, охваченная необъяснимым ужасом, и мне кажется, что из темноты на меня кто‐то смотрит, или как я потом успокаиваю себя, слушая затертые до хрипа диски на старом CD-плеере, укрывшись одеялом с головой. Да и что мне сказали бы копы? Только то, что я виновата во всем сама. Но сейчас все было иначе, это было не нытье и не способ привлечь к себе