Боровичу казалось, что он смотрит на слепца, идущего прямо в пропасть.
А она как раз говорила об этой пропасти как о чем-то бесспорно наилучшем, том, что повсеместно воспринимается как верх мечтаний.
– Я наперед знаю, – звучал ее голос, – что Эварист отнюдь не гений, что он просто хороший порядочный парень, обычный человек, что он, быть может, даже немного легкомыслен и ребячлив, с очаровательной детской простотой мыслей и чувств. Но я также знаю, что люблю его и – что не менее важно – он… тоже меня любит.
Борович резко закусил губу. Как бы он был счастлив, если б она слышала его утренний разговор с Малиновским! Одного этого хватило бы, чтобы поколебать госпожу Богну в ее уверенности. Человек, который любит, не спрашивает других, хорошо ли он поступает, и не принимает во внимание, есть ли у его любимой деньги или нет… Не хвастается ее любовью!..
А может, сказать?… Разбить в щепки все! Одним ударом!..
Искушение было слишком сильным. Он уже совершенно не различал, что говорит госпожа Богна. Голос ее исчезал в пульсирующем шуме у него в ушах.
«Пусть я совершу подлость, пусть уроню себя в ее глазах, но скажу!.. Все равно!..»
– Господин Стефан! – Оклик привел его в чувство. – Что с вами?
– Со мной? Ничего…
– Вы так побледнели! Боже, наверняка кофе был слишком крепок. Ендрусь никогда не умеет… Господин Стефан?…
Он провел ладонью по лицу. Лоб был совершенно мокрым.
– Нет, со мной все в порядке… – Он вынул платок и вытер лоб.
– Может, вам лечь? Может, снова проблемы с сердцем?
Он засмеялся, но тут же зашелся в кашле, а смех прозвучал довольно хрипло.
– Все в порядке. Прошу прощения.
– Дорогой господин Стефан! Я так испугалась!
Она сказала это с такой сердечностью, что он почувствовал себя совершенно обезоруженным. Выпил стакан воды, который она принесла.
– Уже лучше? – спросила она.
– Спасибо.
В прихожей раздался звонок.
– Я уже пойду, – сорвался он с места. – Надо написать еще немало писем.
Она его не отпустила.
– Вы должны остаться. Не позволю вам уйти в таком состоянии. Вдруг вам снова станет плохо. Прошу вас, останьтесь!
В голосе ее звучало столько сердечности, что он согласился вопреки тому, что подсказывал рассудок. И так с ней было всегда. Отказать ей в просьбе мог лишь очень толстокожий человек либо тот, кто сумел бы не поддаться ее очарованию. Борович был уверен, что исполнил бы и самую неуместную ее просьбу, и пусть не мог представить себе подобного, верил, что и такой случай не стал бы исключением.
В прихожей Малиновский громко и весело разговаривал с Ендрусь. Богна сидела неподвижно, но Борович видел, что ей хочется выскочить туда, чтобы как можно скорее приветствовать любимого. Она чуть поправила волосы и взглянула в зеркало. И это в высшей степени раздражало.
Малиновский вошел, улыбаясь, и с той свободой, которая казалась Боровичу неестественной, – а может, то было лишь впечатление, возникшее из неприязни, предубеждения настолько