мчался в сырой осенней мгле. В его мерном колесном перестуке было что-то тревожное.
Мария
Мария стояла у окна. Наверное, стояла долго, уже не помнила сколько, с тех пор, как вечерний полумрак уступил темноте и зажглись фонари. Давно пора пойти к маменьке, сообщить о своем решении.
Идти не хотелось. Решение принято. Или не принято. И идти по темной квартире, знакомой с раннего детства, не хочется тоже. Каждый шаг – воспоминание и боль. Сначала будет комната Левушки – из нее так и не выветрился запах любимых им кубинских сигар. За ней – Коленьки. Запах его химических опытов, должно быть, выветрился, но, проходя мимо, Мария ощутит все равно.
И небольшой коридорчик-тупичок, ведущий к кабинету папеньки. Он вечно будет пахнуть сердечными каплями.
Может, идти не надо? Может, сейчас пожалует маменька. Подойдет, обнимет. Помолчит у окна, потом скажет, что все сама решила. А Маша согласно кивнет в ответ. Найдет силы улыбнуться, добавить: «Я другому отдана; я буду век ему верна». Конечно же, не кому-то другому – тому, кого маменька хочет видеть ее мужем.
Вот только еще не отдана. Маменька не подойдет, не скажет. Решение останется за Марией.
Первым громом, первой бедой стало письмо от Левушки. Он окончил Пажеский корпус, вступил в полк гвардейской кавалерии – подружки Марии по Смольному институту не могли поверить, что корнет на фотокарточке – ее старший брат, ведь она говорила им только о совместных детских проказах. Служба, похожая, по письмам, на бесконечный праздник. Призы на скачках, благодарности от начальства, везение в невинных шалостях и карточных играх. Добродушно посмеивался над напутствием папеньки – избегать карт.
А потом – страшное письмо. «Милые, молитесь за меня. Наверное, меня не отпоют. Папенька, маменька, Кока, Мэри – как я вас любил! Но это – долг чести. Прощайте».
Оказалось, Левушке везло во всем, кроме карт. Проигрался, отыгрался, проигрался, еще раз проигрался. Слукавил, сказав, что завтра все возместит, и взял из полковой кассы. Проигрался в пух и прах. Послал письмо и зарядил пистолет…
Левушку все-таки отпели: полковой врач придумал сложное объяснение из латинских и немецких слов, чтобы случившееся не выглядело помешательством, а лишь неосторожностью с оружием. О письме не знали ни врач, ни священник. Маменька просто плакала, Мария молилась на коленях.
По городу ходили дурные слухи. Кока даже хотел с кем-то драться на дуэли, но папенька посоветовал уехать в научную экспедицию, подальше от страшного соблазна. Кока уехал, но не в экспедицию, а на Бурскую войну, стрелять в захватчиков-англичан. Уехал и пропал. Русские добровольцы меняли фамилии, но под какой сражался Кока в степях Трансвааля, было неведомо.
Однажды в их квартиру у Фонарного моста пришли двое визитеров. Мария так и не поняла, то ли полковые товарищи Левушки, переодевшиеся по этому случаю в штатское, то ли их представители. Были вежливы, мялись в прихожей, прошли в кабинет к папеньке. Вышли с повеселевшими лицами, а папенька был бесстрастен.
Оказалось, Левушку похоронили,