звуки, отчасти напоминающие речь, но меня выматывала самая мысль о том, как мне придется гримасничать, чтобы ответить. Ни о чем на свете я так не мечтала, как о том, чтобы наконец сняли эту ужасную вырезку, но попросить об этом была не в силах.
Хубертссон появился на третью неделю, в четверг, – до этого он был в отпуске. Он шагнул ко мне в палату и что-то бурчал, покуда сиделка докладывала ему мой анамнез. Я не открыла глаз, чтобы на него посмотреть. Врач как врач, что на него глядеть.
Он наклонился над кроватью, осматривая меня, при этом он внимательно изучил висящую на стене вырезку, но от комментариев воздержался. Вместо этого он водил по моему телу жесткой ладонью, щипля и щупая, как прежде щипали и щупали меня сотни других врачей. И лишь когда он уже выходил, я поняла, что он – другой. Он остановился в дверях и сказал:
– Полагаю, вырезку мы уберем. Повесьте ее где-нибудь в другом месте, пусть остальные читают. А ее от этого избавьте…
В тот же день пришла санитарка с мотком скотча и сделала, как он велел. Управившись, она попыталась угостить меня стаканом сока, и впервые за три недели я смогла открыть рот и выпить.
А через несколько дней он пришел уже с толстенной, сантиметров в десять, папкой и, подойдя прямо к моей кровати, взял меня за левую руку.
– Ну как, может, сегодня будем давать показания?
Я тупо посмотрела на него и не ответила.
– Дело плевое, – сказал он и ущипнул меня за руку. – Одно пожатие значит «да», два – «нет».
Я хорошо помнила эту систему сигналов. Самую первую в моей жизни. Времен интерната для детей-инвалидов.
– Тебе, видимо, известно, что тебя всесторонне обследовали и установили диагноз. А еще что-нибудь ты про себя знаешь?
Я отодвинула руку. Ни к чему это.
– Не нужно дуться, – продолжал он. – Ты знаешь, где ты родилась? И кто твои родители? Да или нет? – И он снова, уже крепче, ухватил мою руку. – Ну? Да или нет?
Я сдалась и, закрыв глаза, дважды пожала ему руку. Он тотчас отпустил мою, пошел к окну и уселся на подоконнике, обхватив руками колено.
– Нет, это вообще фантастика, елки-палки, – сказал он. – Значит, лежим тут, рассуждаем насчет астрономии и физики элементарных частиц – читал я твои сочинения, – а о себе самой ни фига не знаем…
Он умолк и принялся рыться в папке. Я следила за ним, толком не видя. Была поздняя осень, и уже начинало смеркаться, – я различала только его силуэт. Наконец он встал и снова подошел к кровати.
– Ведь у нынешнего твоего положения есть причина. И объяснение. У всего есть причина и объяснение. И я могу их тебе изложить. Вопрос в том, хочешь ли ты их услышать?
Я ухитрилась обхватить его руку и сжала ее изо всех сил. Дважды.
– Ага, – отозвался он спокойно. – Как хочешь. Но завтра утром я приду опять…
А мог бы добавить: и послезавтра, и каждое утро – до скончания времен.
Вот он приоткрывает дверь, и золотое перо солнечного света падает из коридора на пол.
– Доброе