воспринимают врачей обслугой.
Вера:
(довольно резко) Собственно, так это, господин Концевич и есть. Если вас оскорбляет слово «обслуга» вспомните однокоренной термин, который больше придётся вам по нраву.
Кравченко:
(к Концевичу, видя его недоумение) Служение.
Вера:
Благодарю вас, Владимир Сергеевич.(Ко всем) Вопросы?
Белозерский очень торопится покинуть совещание и это не ускользает от внимания Веры.
Вера:
Господин Белозерский, вам есть что доложить об амбулаторном дежурстве?
Белозерский:
Мне?!.. А! Нет! Всё нормально.
Это ещё больше настораживает Веру.
Новая карета, «богатая», чистая. Лошадь в новой упряжи. Госпитальный Извозчик держит кобылу под уздцы.
Госпитальный Извозчик:
Как тебе, Клюква, новая сбруя? Только не ври, что жмёт и натирает! Сам всё справлял!
Из клиники выбегает Белозерский, на ходу снимая белый халат. Запрыгивает на козлы.
Белозерский:
Поехали, Иван Ильич! Поехали!
Госпитальный Извозчик взбирается на козлы. Ворчит.
Госпитальный Извозчик:
Мне эти ваши дела, барин, не по нраву.
Трогает. На выезд со двора.
Белозерский:
(добродушно) Да я ж тебя разве спрашиваю: по нраву тебе или нет?!
Извозчик, кинув на Белозерского проницательный, ни в коем случае не осуждающий, взгляд, говорит тоном зрелого разумного человека, понимающего куда больше, чем может предположить Белозерский:
Госпитальный Извозчик:
Меня, Александр Николаевич, ведь и не вы можете спросить.
Белозерский:
Так ты и отвечай: господин Белозерский приказали!
Госпитальный Извозчик:
Девицу с закровяненным подолом к нему до хором везть? Я, господин Белозерский, извозчик, а не дурак!
Белозерский молчит, насупившись. Госпитальный извозчик, качая головой («о вас, барин, забочусь!»), вздыхает. Погоняет лошадку. На порог выходит Вера, смотрит вслед уезжающей госпитальной карете. Хмурится. Закуривает. Отходит чуть в сторону, прислоняется к стеночке, закрывает глаза. Выходят Матрёна, дверь которой любезно открыл Георгий. Матрёна неожиданно мягка (кажется, будто Матрёна кокетничает, насколько это возможно в её характере). В руках Матрёны две чашки чаю. Вышли. Одну она передаёт Георгию, дождавшись, пока он закурит папиросу.
Матрёна Ивановна:
Как же вы, Георгий Романыч, с тростью-то санитарить будете?!
Георгий:
Она у меня, Матрёна Ивановна, почитай больше для шику. Я так, хромаю разве слегка. Мне ноги не кто-нибудь лечил, а сама Вера Игнатьевна!
Вера открывает глаза, затягивается, усмехается словам Георгия: «ну ты и петух гамбургский!»
Матрёна Ивановна:
(сочувствующе) И сильно