сделал бы то же самое, если б в городе нашелся еще один такой же подлый лжец!
Пилат повернулся к членам синедриона:
– Слышите, что он говорит? И этого убийцу вы хотите освободить? Он даже не раскаивается в своем преступлении! Разве он заслуживает прощения?
Каиафа, несколько озадаченный, ненадолго опустил глаза, потом поднял их, придав своему длинному лицу выражение сдержанности и милосердия.
– Добрый Пилат, ты не знаешь правды в этом деле. Варавва действительно виновен, но в его преступлении есть смягчающие обстоятельства. Мы научим его, как лучше искупить свое преступление перед Всевышним. А несчастный Габриас, хоть и был знатен и учен, но имел очень злой язык и оклеветал добродетельную девушку, которую Варавва любил.
Пилат надменно поднял брови.
– Твои слова отдают женской сплетней. Ведь не один Габриас злоязычен! Убийство есть убийство, грабеж остается грабежом, какие бы мотивы не побудили к этим преступлениям. Варавва – убийца!
И снова обращаясь к толпе, он повторил:
– Кого отпустить вам – Варавву или Иисуса, называемого Христом?
Народ выдохнул:
– Варавву! Варавву!
Пилат негодующе взмахнул рукой и через плечо посмотрел на Назарянина, погруженного в глубокое и, видимо, приятное размышление, так как Он улыбался.
– Какую же участь определить Тому, Кого вы называете Царем иудейским? – еще раз обратился к народу Пилат.
– Распни! Распни Его!
Ответ бил дан в страстном нетерпении, и, как и раньше, выделялся в хоре серебристый женский голос.
Варавва вздрогнул, как копь от удара шпор. С хищным блеском в глазах он искал в беснующейся толпе прекрасное лицо, которое так страстно хотел и боялся видеть. Но опять, покоряясь неосознанному порыву, он направил свой взгляд к месту, где солнечные лучи окружали сиянием Того, Кого Пилат называл Христом. Кому предназначалась глубокая любовь, озарявшая этот чудный Лик? Какое невысказанное слово дрожало на этих божественных устах? Варавве вдруг показалось, что вся его жизнь, со всеми тайнами, лежала открытой перед мягким проницательным взором, с такой заботливостью устремленным на него. И смерти такого необыкновенного Человека требовал бесконечно дорогой ему голос?!
– Нет! Нет! – забормотал Варавва, волнуясь. – Это не она! Не могла она так говорить! Она не может желать чьей-нибудь пытки!
– О, народ Иерусалима! – уже громко произнес он, повернувшись к толпе. – Зачем вы требуете смерти этого Пророка? Он никого не убил, ничего ни у кого не украл. Он лечил ваши болезни, разделял ваши горести, совершал чудеса для вас. И за это вы хотите Его казнить?! Где же справедливость? Это я, я достоин наказания. Я, убивший Габриаса и радующийся этому злодеянию! Я, проливший чужую кровь и нераскаявшийся, заслуживаю смерти, а этот Человек невинен! Послышались смех, рукоплескания, крики:
– Варавва, Варавва! Отдайте нам Варавву!
– Заткните ему глотку! – кричал Анна. – Он сошел с ума!
– Сумасшедшего или нет, вы сами выбрали его для жизни, – спокойно заметил