а не ее отцу – причем указано ее полное имя: «МАДЕМУАЗЕЛЬ МАРГАРИТЕ ЖУБЕР». Мину нахмурилась. Ей никто и никогда не писал личных писем. Все, кого она знала, за исключением дяди и тетки из Тулузы, которых она едва помнила, жили в Каркасоне. В любом случае все и всегда звали ее прозвищем Мину и никогда – Маргаритой.
Мину перевернула листок. Очень интересно! Письмо было скреплено фамильной печатью, но она была надломлена. Может, Мину повредила ее, когда поднимала? Более того, судя по всему, письмо запечатывали второпях, потому что бумага вокруг была в застывших потеках красного воска. Два инициала, «Б» и «П», располагались по сторонам от какого-то мифического существа – возможно, льва, – с когтями и раздвоенным хвостом. Под ним красовалась какая-то надпись, слишком мелкая, чтобы ее можно было разобрать без лупы.
В памяти Мину на краткий миг вдруг что-то забрезжило. Смутное воспоминание о похожем изображении над дверью, чей-то голос, поющий колыбельную на древнем языке:
Bona nuèit, bona nuèit…
Braves amics, pica mièja-nuèit
Cal finir velhada.
Она снова нахмурилась. На сознательном уровне эти слова были ей непонятны, однако при этом было ощущение, что их глубинный смысл совершенно ясен.
Мину взяла с прилавка нож для бумаг, подсунула кончик под сгиб и сломала печать. Внутри оказался один-единственный лист бумаги, который выглядел так, как будто его уже использовали раньше. Наверху букв было не разобрать, потому что бумагу покрывало нечто вроде копоти. Зато снизу, написанные черными чернилами тем же самым корявым почерком, что и снаружи, отчетливо виднелись пять слов:
ОНА ЗНАЕТ, ЧТО ВЫ ЖИВЫ.
Мину похолодела. Что это значит? Это угроза или предостережение? И тут латунный колокольчик над входной дверью звякнул, нарушив тишину книжной лавки.
Не желая, чтобы кто бы то ни было увидел письмо, Мину торопливо сунула его за подкладку плаща и обернулась к двери с заученной улыбкой на лице. Рабочий день начался.
Скрип пера по бумаге. Вязкие чернила, оставляющие на белых листках черный след. Чем больше я пишу, тем больше хочется сказать. Каждая история порождает еще одну, а та еще и еще.
В деревне невозможно сохранить что-то в секрете. Хотя время изглаживает воспоминания, в конечном итоге все равно кто-нибудь да проговаривается. Что горсть монет в руке, что батоги поперек спины, что соблазнительная грудь под тонким батистом отлично развязывают язык. С течением времени меркнут и те истории, которые должны были остаться тайной, и те, что разворачивались у всех на глазах.
Купить можно кого угодно и что угодно. Сведения, душу, обещание продвижения по службе или взятку за то, чтобы тебя оставили в покое. Письмо, доставленное за мелкую монетку. Репутация, погубленная за цену ковриги хлеба. А там, где не справляются золото и серебро, всегда остается место острию ножа.
Храбрость – ненадежный друг.
Слово за словом ложится на бумагу. Мужчины – существа слабые и примитивные. Это я усвоила, сидя на отцовских коленях.