быть эксплуатируемыми, впущенными в «социальное время», не быть подвергнутыми депривации.
Для «докапитализмов» было характерно главным образом угнетение, т.е. отчуждение воли; для капитализма – главным образом эксплуатация, т.е. отчуждение экономического продукта на основе покупки рабочей силы; поздний «закатный» капитализм и посткапитализм, по-видимому, выдвинут на первый план депривацию. В результате социальный смысл, питавший теорию Маркса, в значительной степени будет подорван и исчезнет. «Долой эксплуатацию!» – вполне может стать лозунгом верхов, перестраивающих капитализм в некапиталистическое, неэгалитарное и деприваторское общество. Ведь стал же в «перестроечном» СССР и «сразу-после-перестроечной» России лозунг «Долой коммунизм!» лозунгом бывшей коммунистической номенклатуры, решившей справить свой «паракапиталистический» пикничок на обочине капиталистической системы.
Таким образом, смысл «освобождения от эксплуатации» уходит. Остается ли смысл «освобождения» и если да, то чего?
Депривация означает отсечение от «общественного пирога» даже в виде эксплуатируемых (формы могут быть разнообразными: от невыплаты зарплат до оставления и забрасывания целых зон – от российского Крайнего Севера, до тех районов Южной Америки, которые навеяли Гарсиа Маркесу название «Сто лет одиночества») целых групп, стран, регионов. Неучастие в мировом или макрорегиональном социальном процессе, вытеснение из него, помимо прочего, ставит проблему смысла и как проблему идентичности. Недаром вытеснение России из мировых процессов в 1990-е годы привело к появлению заказа, в том числе официального, на «русскую идею»: кто мы? за что нас так? В известной степени заказ соответствует эпохе, в которой на смену универсализму и национализмам идут этно-цивилизационные формы, – недаром робкие и простоватые умы пришли к выводу о «столкновении цивилизаций» и т.д. Внешне – похоже и даже красиво, но по сути слишком просто, чтобы быть правдой. Поэтому соответствие это на самом деле носит поверхностный характер.
Универсалистские идеологии ушли или уходят, «идеология освобождения» неадекватна обстоятельствам: людей целыми регионами выталкивают из зоны эксплуатации, они борются за нее (как в анекдоте: «Поднесите к выхлопной трубе, дайте подышать»). В такой социально новой ситуации, порождающей растерянность, этноцивилизационная идея (русская ли, китайская ли, исламская ли) оказывается чем-то единственно прочным во все более непрочном мире. Но за каждой из подобных идей лежит реальность вполне социальная – страх и растерянность тех, кого не берут в энтээровский «brave new world» XXI в., туда, «где чисто и светло», кому указывают: ваше место у «исторической параши» и будьте счастливы, если «вами» пользуются как местом складирования отходов, как «фоном» для туризма и живым мясом – либо для удовольствия, либо в виде органов для пересадки; возьми пять центов и ни в чем себе не отказывай.
Не сводя все именно к