смиряешься, и, кажется, что его просто нет. Плохие новости – как хорошие удары по телу – сначала дикая неожиданная боль, и сила ее прежде всего от неожиданности, потом привыкаешь, и уже ее не чувствуешь. Щемит от бездействия, от самой гнусной роли, которая может быть в этой жизни – роли молчаливого наблюдателя, роли скота, которого гонят на бойню, а он еще при этом пытается не мычать, чтобы не прикончили раньше намеченного. На редкость паскудное состояние. На диссертации сосредоточиться не получается. Да и какая там диссертация… Все-таки, нервы вещь хрупкая и непредсказуемая. Не знаешь, где выдержат, а где сорвутся. Морально уже готов к самому худшему, психологически нет. Каков может быть самый неприятный расклад? Во-первых, меня могут закрыть лет так на двадцать. Это значит, что в 44 года я буду свободен как ветер в поле. За это время и кандидатскую можно накропать, и к докторской приступить в перерывах в ударно-исправительном труде на зоне в какой-нибудь Мордовии. Во-вторых, могут убить. В лучшем случае быстро убить, в худшем долго и с выдумкой.
Последний вариант – самый неприятный из всех возможных раскладов. Сама же смерть – понятие философское, и таков к ней должен быть подход. Умирают все. И в свои 80, и в 50, и 25, и в 15. Умереть не страшно, страшно жить как овца. Я, наверное, не так уж и грешен, чтобы бояться предстать перед Господом. И не так уж свят, чтобы сожалеть о невкушенных бренных радостях. Мучиться не хочется, а так «всегда готов!». Великий пост в этом году тяжелый. Знать бы, что Господь нам посылает – испытания или наказания, и будет ли прощение…
Из дневниковых записей, 8 мая 2005 г.
Проснулись в полдень. Вылезли из дома, поехали обедать. Звонок Наташкиного отца застал нас на Проспекте Вернадского: «Где ты? С кем ты?.. Приезжайте, попьем, познакомимся!». Наташа, сказала, что подумает и перезвонит. На ней не было лица: «Вань, я боюсь. Ты как думаешь?». В моем положении знакомство с ее родителями представлялось достаточно забавным. Одна лишь эта картина могла вызвать улыбку. Я, будучи в федеральном розыске, не очень бритый, не в очень свежей одежде, не в очень чистых кедах, знакомлюсь с мамой и папой своей потенциальной невесты. От такой развлекухи грех было отказываться. Сперва Наташка была категорична: «Я не хочу, я не готова. Ты не знаешь моего отца, а вдруг ты ему не понравишься». Но желание отца оказалось сильнее девичьих сомнений. Место для кофе было избрано с особым цинизмом – гостиница «Арарат Парк Хаятт». Проезд был закрыт уже на подступах к месту встречи. Столица готовилась к торжествам, гостиница к приему президентов. На пути к «Арарату» мы миновали два милицейских кордона, объясняя нарядным летехам, куда и зачем идем. Единственная мысль, которая не давала покоя, что если меня сейчас примут, то это будет просто смешно, ибо соваться с моей свежей популярностью в ментовских ориентировках в обложенный центр Москвы даже идиотизмом назвать нельзя. Дальше – больше. Холл гостиницы был забит ментами, фэсэошниками, чекистами и прочей разномастной служивой челядью – ждали греческого президента. Обступив нас полукругом, люди в погонах и в штатском, вежливо и не очень, объясняли невозможность попасть наверх в бар.