день за днём, до весны. Пытка», ‒ размышляя, он бессознательно водил тонким древесным прутиком по поверхности припорошенной снегом скамьи, выводя на ней одному ему ведомые узоры и письмена.
«Есть подвид зимы, на которую я бываю согласен. Это зима за городом. Застывшее царство, где нет места механическим смердящим чудовищам. Поля как накрахмаленные скатерти, вековые ели, укутанные в снежный пух, воздух прозрачный, словно горный ручей у подножья Монблана. Монблан… Вспоминаю ледники и хвойные леса, черничные и малиновые поля, белые макушки Альп. Как мы, поднимаясь в горы, оказывались вдруг над облаками, и солнце светило ярко, и небо было голубым! Я будто снова чувствую аромат травяного чая, что мы пили на перевале, его терпкий вкус и тепло, что разливалось по уставшему за день телу. Как давно это было со мной? В какой жизни?».
Сознание будоражили воспоминания, нагрянувшие будто внезапные гости среди ночи. Он покачал головой из стороны в сторону, будто стряхивая морок.
«Или не воспоминания это вовсе? А вскользь увиденная картина, фрагмент из когда-то прочитанной книги? Лишь эпизод в каком-то известном кино? Или просто снилось… Снилось, как часто снится теперь та самая весна в Пьемонте. Уж она точно была в моей жизни. И я, закрыв глаза, снова вижу холмы, густо покрытые россыпью виноградников, и слышу аромат цветов, которым напоен воздух.
Ранним утром ты, наспех заколов на затылке свои медные волосы, босиком бежала по влажной от росы траве, и смех твой разлетался вокруг стайкой стремительных, невидимых глазу птиц. Ты с доверчивостью ребёнка подставляла лицо солнцу, и оно гладило в ответ по щекам.
Мы ели тальятелле руками, перемазавшись сливочным маслом. И каждый день спорили за ужином, что вкуснее: brasato al Barolo1 или всё же finanziera2, чтобы после, устав расписывать друг другу их преимущества, остановить свой выбор на бифштексе по-турински и фаршированных артишоках.
По вечерам мы читали друг другу сонеты Шекспира, пили вино, говорили о Боге, порой – танцевали, много смеялись, искали своё место в огромном, изменчивом, но таком прекрасном мире. Ту весну мне не забыть никогда… Хотя порой мне кажется, что и она случилась со мной лишь во сне. И ты случилась со мной лишь во сне… В таком далёком, но таком ярком, что я крепко запомнил его и ношу в себе, берегу, боясь растерять по крупицам и, проснувшись однажды, позабыть твоё лицо».
От размышлений его отвлёк скрип качелей. Он огляделся. Вокруг по-прежнему не было ни души. Пустой зимний двор старого многоквартирного дома периода сталинской застройки. Он аккуратно положил прутик на скамейку, будто ценную реликвию, и направился к качелям. Раскачал их рукой пару раз, как бы проверяя на прочность, после чего присел и слегка оттолкнулся ногами от земли.
Качели начали разбег, как в звонкой советской песне, что вдруг пришла ему на ум.
«Здесь всё просто,» ‒ отмахнулся он от складного, но привязчивого мотива, ‒ «Я на днях слышал её в одном фильме по телевизору».
И снова оттолкнулся обеими ногами от земли, уже сильнее.
«Если бы у меня была возможность увидеть тебя или хотя бы написать тебе письмо, то я бы рассказал о том, сколь важны для меня в моём нынешнем положении эти драгоценные минуты одиночества, когда никто не присматривает за мной, никто не старается овладеть моим вниманием, и я могу просто думать и вспоминать. И говорить с тобой мысленно. Совсем как сейчас.
В целом я живу хорошо. Каждый день я узнаю что-то новое о себе, о своей роли в текущем моменте. О том, кто и что меня окружает. Ты же знаешь, я никогда не устану изучать этот мир. У меня есть друзья, у меня есть дела, много дел. Порой я так устаю за день, что вечером меня хватает лишь на то, чтобы пробежаться взглядом по паре строк из книги, как я уже погружаюсь в пучину сна.
Я много учусь. Я многому учусь.
Забавно, но большое количество вещей приходится осваивать заново. Наверное, так чувствуют себя люди, пережившие серьёзные катастрофы: заново учатся ходить, говорить, осязать этот мир. И они так же осторожны и не уверены в подлинности и прочности своих воспоминаний, как и я теперь. Вся моя нынешняя память сравнима со снежным рождественским шаром, как тот, что мы привезли с тобой из Австрии, помнишь? Их там ещё называют снежными глобусами3… Ты так любила переворачивать его и смотреть, как на городок в миниатюре медленно оседает снег. И так легко было представить себе, что этот городок – живой. Что в окнах его пряничных домиков горит настоящий свет и кипит жизнь. Там любят, едят, читают книги, ссорятся и мирятся, ждут гостей, играют с детьми, а снег всё идёт, и идёт, и идёт…
Но хватило одного неловкого движения, чтобы этот стеклянный мирок упал с комода и разбился вдребезги вместе со всеми своими большими и маленькими историями. Ты так плакала тогда, а я изо всех сил пытался осушить эти слёзы, льющиеся из твоих глаз цвета яшмы. Вот бы снова заглянуть в эти глаза…
Так и я теперь, подобен нашему австрийскому шару. Живу в придуманном мире. Заполняю пустые соты своего сознания воспоминаниями, которые кажутся важными, осознавая при этом их эфемерность.
Главное