Дарья давала волю его рукам и поцелуям, но не больше…
А с Сысоем? Еще никогда ни один мужчина не был так ею желаем, и… так ненавистен! Его черные глаза доставали, казалось, до самого дна ее души, где пряталось затаенное желание обладать им. Эти волосатые руки зажигали в ней новый, невиданный ранее пожар, парализуя всякую волю к сопротивлению…
И, синим пламенем, сгорала в этом пожаре ее детская любовь к Фролу, от которой к утру остались только угольки. Рыжий черт теперь безраздельно властвовал ее чувствами и желаниями, несмотря на то, что дух, раз за разом рисовал картины ее гибели… Только к утру, Дарья смогла уснуть.
4.
Середина сентября 1918 года, г. Верхотурье.
Сысой был зол: все его расчеты быстро справиться с засевшими в монастыре белогвардейцами и белочехами не оправдывались. Более того, чувствовалось, что некто очень грамотно руководил и координировал общие усилия не только белых, но и монахов, создав из монастыря хорошо укрепленную крепость.
– Кузьмич, ну ты ж командир отряда… Так придумай чо-нидь! – требовал Сысой от Василия Кузьмича Петрищева, старого екатеринбуржца, большевика и командира отряда.
– Дак, я-то чо? Я – ни чо! – разводил руками Кузьмич. – Я ить кикидемиев ня кончал! И в ентих белогвардейских штучках-дрючках ни чо не понимаю! Вот ежели ба ты мене сказал чо-нидь на токарном станке изладить, то тут совсем друго дело: старик-Кузьмич показал ба ещё некоторым!
– Станке… Станке! – передразнил его Сысой. – Сам ты старый и ржавый как станок! И на хрена, таких как ты, назначать командирами отрядов!?
Ворчание Сысоя можно было понять: ничего нового, кроме примитивной осады монастыря ни он, ни Петрищев, придумать не могли, а между тем Мостовой, его прямой начальник, настойчиво требовал результативных действий. Кроме того, появившееся из-за осады свободное время нужно было куда-то девать. Налив себе и командиру по стакану кумышки10, Сысой выпил, не закусывая, лишь слегка крякнув при этом и смачно занюхав рукавом своей кожаной куртки.
Неожиданно к нему пришла развеселая мысль. – А чо, ежели наведатьси к «родственничкам»?
Именно так теперь про себя Сысой называл Васильевых, занявших его родной дом. Невольно представив ладную фигурку Дарьи, он пустил сладострастную слюну, от того, что вспомнил то самое чувство, которое невольно тогда испытал от прикосновения ее пышной груди к своей, задохнулся от переполнившей рот слюны и кашлянул в кулак.
– Слышь, Кузьмич, я тута наведаюся кое-куды… – Сысой отвернулся: сейчас он был не в состоянии скрывать своего желания, охватившего все его существо, и не хотел, чтобы проницательный командир отряда все понял. – Один черт, здеся, кажись, мы застряли надолго…
– Ну, чо ж, давай! Оно, конешно, дело молодое…– однако Кузьмич тут же раскусил конспиратора. – Гуляй, пока молодой!
Знакомая дверь оказалась незапертой и легко открылась. Однако это Сысоя не столько обрадовало, сколько насторожило. Легко наступая на пол,