говор. Все здесь было еще ярче, еще разнообразнее, еще громче, чем во Франкфурте, как не без гордости писал Гёте Корнелии. Особенно ему понравились греки – потомки древнего народа, знакомого ему из книг. Во время ярмарки, когда город не мог вместить всех гостей, студентам приходилось уступать негоциантам свои квартиры и комнаты. Это правило коснулось и Гёте, который время от времени был вынужден довольствоваться чердачной комнатушкой в хозяйственной пристройке на окраине города. В открытом Лейпциге человек был хуже защищен от ветра, чем на извилистых улицах Франкфурта. Гёте здесь постоянно мучился простудами, и приятели подшучивали над ним из-за его красного носа.
Городской вал в начале века сравняли с землей и засадили липами. Это стало излюбленным местом прогулок, куда приходили других посмотреть и себя показать. Здесь полагалось вести себя галантно, и студенты, которые обычно отличались грубыми манерами, тоже, если им позволяли финансы, прогуливались в шелковых чулках, с напудренными волосами, со шляпой под мышкой и изящной шпагой на боку. Лейпциг был знаменит своей элегантностью, которую воспел в своих стихах местный поэт Юст Фридрих Цахариэ:
Стань житель Лейпцига, отбрось дурной наряд
Из тех, что в черта и красавца превратят.
Косицу спрячь и головной убор
Не водружай на щегольской пробор;
<…>
Укороти клинок и ленту привяжи
Как знак, что ты готов отчизне послужить.
Отбрось без жалости задиры грубый тон,
Любезен будь, галантен, утончён[60].
Молодой Гёте имел все возможности жить на широкую ногу. Отец посылал ему средства из расчета сто гульденов в месяц (примерно столько же трудолюбивый ремесленник зарабатывал за год). Питался студент дорого и разнообразно. В октябре 1765 года он пишет в письме другу детства Ризе: «Курятина, гусятина, индейки, утки, куропатки, вальдшнепы, форель, зайчатина, дичь, щука, фазаны, устрицы и тому подобное. Это каждый день бывает на столе»[61]. Дорог и театр, если брать хорошие места и к тому же, как Гёте, приглашать своих сокурсников.
Он вообще был очень щедр, в том числе и на пирушках, устраиваемых на природе или в трактире. Для пошива одежды в доме Гёте использовались первосортные материалы, но на мастерах отец экономил, поручая крой и шитье домашнему портному. В итоге наряды выходили устарелые, нелепые и кичливые. Вольфганг выглядел в них смехотворно, и поэтому все до последнего костюмы, фраки, сорочки, жилетки и шейные платки он сменил на последний крик лейпцигской моды. Когда Горн снова встретил своего друга в Лейпциге, он его не узнал. В августе 1766 года Горн пишет общему другу Моорсу: «Если бы ты его увидел, ты бы или взвился от гнева, или лопнул от смеха. <…> При своей гордости он еще и франт, а все его наряды, какими бы прекрасными они ни были, выдают столь шутовской вкус, что он один такой во всей академии»[62]. Сам Гёте пишет Ризе – четвертому другу из этого дружеского союза: «Я здесь стал заметной фигурой». И добавляет: «Но пока еще не франт»[63].
Очевидно,