Эта нравственная инструкция соответствовала переменам, происходившим в то время в молодом Гёте, который в поиске ориентиров производил опыты с религиозным благочестием. Впрочем, к «сверхъестественным»[127] предметам он обращался не впервые. В автобиографии Гёте рассказывает о том, как в детстве был очарован Ветхим Заветом. Под руководством специально нанятого учителя он еще мальчиком пытался читать первые книги Моисея на древнееврейском языке. Для него это было просто собрание удивительных историй о страданиях и радостях «героев веры»[128], живших в непоколебимой убежденности в том, «что Бог где-то рядом, что он посещает их, им сострадает, ведет их и спасает от бедствий»[129]. Бог в этих историях – знакомый, сверхчеловечный и в то же время очень человечный в своем гневе и своей ревности персонаж, с которым общаются «герои веры», и когда ты смотришь на него их глазами, то и для тебя он становится знакомым и родным. Этот Бог живет в рассказах, как персонаж романа, и пока ты читаешь удивительные истории из мира патриархов, ты веришь в этого Бога отцов-пустынников, как веришь в Штёртебекера, детей Эймона, Уленшпигеля или счастливого Ганса. Это просто красивые истории. В них Гёте еще ребенком сбегал от реальности, «чтобы там, среди кочевья пастушеских племен, пребывать одновременно и в одиночестве, и в большой, разношерстной компании»[130].
Это была очарованность сказочным миром. С другой стороны, существовала еще «общая, естественная религия»[131], к которой мальчика приобщали другие учителя и которая, по всей видимости, была и религией его отца. Ее суть заключается в «убеждении, что великое творящее, все направляющее существо как бы скрыто за самой природой»[132], и убеждение это заложено в каждом. Можно ли его считать обоснованным, Гёте пока не говорит. Выражение «за природой» не характерно для Гёте. Обычно он всегда подчеркивал, что бога следует искать не за природой, а в самой природе. Впрочем, он, вероятно, понимал также, что простой, или детский, разум склонен представлять себе природу как некое изделие, созданное и управляемое великим мастером. Эта «естественная религия», как он ее называет, входила в обязательную программу, которую должны были освоить дети. В отличие от нее истории из эпохи патриархов были поэзией.
Маленький Гёте попытался придать этой немного бездушной, сухой «естественной религии» личный и церемониально-поэтический характер. В «Поэзии и правде» Гёте рассказывает, как он завладел пюпитром отца – цилиндрическим, покрытым красным лаком и расписанным золотыми цветами – и разместил на нем плоды, листья и цветы как подношение божеству, которого он мог себе представить не иначе как бога природы и которому он не мог придать «видимый образ», а потому хотел почтить его в его же «творениях». «Произведения природы должны были символизировать собою мир, а пламя, горящее на алтаре, – возносящуюся к своему творцу душу человека». На восходе солнца нужно было при помощи зажигательного стекла зажечь курительную свечу.