шага. Но она только попросила меня продолжить на время ее отсутствия преподавание английского языка. Я тут же сказал ректору, профессору Владимиру Слонскому, что смогу преподавать еще и латынь, и греческий – от последнего профессор отказался, сказав, что его еще нет в программе, а вот латынь ему пригодится. А на вопрос, смогу ли я передвигаться, я ответил, что завтра – то бишь уже сегодня – с меня снимут гипс, и передвигаться, пусть и на костылях, я как-нибудь смогу. На том и порешили.
Мы с Мейбел здесь, в Петербурге, стали еще ближе друг другу, ведь других знакомых из англоязычного мира у нас не осталось. Ник, ее жених и мой друг, уехал на Южный фронт, а эта скотина Альфред, после того как Мейбел объявила ему, что собирается замуж за Ника, а ему дала от ворот поворот, страшно разозлился и возненавидел не только русских (коих, если сказать честно, он не любил и до того), но и всех «янки». Хотя какие мы, южане, «янки»…
Пару дней назад, перед его отбытием в Копенгаген и далее в Лондон, когда мы с Мейбел зашли к нему попрощаться, то вместо положенных в таком случае наилучших пожеланий и сожалений по поводу разлуки, получили в ответ порцию оскорблений. Он даже отказался взять с собой наши письма для родителей и для дяди Джона. Ну что ж, семь футов под килем. Хорошо все-таки, что Мейбел не выйдет замуж за этого «джентльмена», больше похожего на надутого индюка.
Да, мы с Мейбел всегда были близки. Но вот сейчас она могла бы подождать чуток – все-таки хоть в кафе мы с Евгенией не единственные, но другие нам не мешают. Я обернулся недовольно, а Мейбел выглянула в коридор и кому-то крикнула:
– Да, он здесь!
Тут в кафе вошли… мои мама и папа. Мама, как будто я еще маленький, при всех обняла меня, а папа лишь пожал мне руку – ну хоть на этом спасибо. Евгения вдруг испарилась, да так, что я и не заметил. Коробочка в моем кармане так и осталась не врученной… Но радость при виде родителей затмила и эту проблему – ничего, мы еще успеем с ней объясниться.
Потом я услышал про их долгий путь из Саванны в Петербург; про то, что они приехали нас с Мейбел выкупить, а выкупа, как выяснилось, не понадобится; про то, что они остановились в гостинице «Лондон», что рядом с Дворцовой площадью, и что им там очень нравится. Ну и вопросы последовали – мол, что за девушка была с тобой, когда мы пришли? Я с чистой совестью ответил, что она – всего лишь сестра милосердия, которая за мною ухаживает, но мама так посмотрела на меня, что я понял – она ничуть мне не поверила. Мейбел вдруг сказала, что она, оказывается, еще и графиня, и у меня вдруг сердце ушло в пятки – зачем графине такой, как я?
Меня отругали за то, что я им не писал. Мы с сестрой отправили письма и в Саванну, и родителям кузена Алджи, которые должны были переслать через Копенгаген тогда же, когда и письмо Альфреда. Но то письмо почему-то дошло, а наши – нет…
А далее последовали вопросы про Ника, с которым они успели познакомиться и который помог им устроиться в гостиницу, а также пригласил их на ужин в ресторан «Париж», расположенный