была, а отец был весь в моего деда-исследователя, который ушел с экспедицией в Гималаи, да так и не вернулся…
Пользуясь тем, что старики все сами за нее себе расскажут, Ольга на минуту останавливается у старого трюмо. С полочки на нее внимательно и серьезно смотрит странная женщина в строгой военной форме. Она не попадает ни в один из признанных канонов женской красоты и вместе с тем она завораживающе прекрасна, как яхта, автомобиль или межконтинентальная ракета перед стартом. Стремительные и вместе с тем плавные линии – собранное, сильное тело, спортивная по-спартански фигура в одновременно напряженной и изящной позе. В детстве и юности Ольга почти каждый день сравнивала свое лицо со старыми фотографиями Софьи Игнатьевны, после – забыла. Сейчас же удивленно смотрит на собственное отражение. Ее всегда раздражала в себе эта слишком светлая кожа (там, где у смуглых ничего не заметно, я же открыто демонстрирую каждый прыщ или эмоцию), слишком темные на ее фоне глаза с золотисто-русыми, в цвет волос, ресницами и непередаваемо-фамильная посадка головы.
«Так и есть!» – теперь это не просто «прямые брови, высокий лоб и классический, римский нос», это некая совокупность, как признак породы у собак.
Иронично скривив красивые губы, Ольга все равно осталась похожей на свою гордую двоюродную бабку, отвернулась.
– Дед недавно фотографии все старые разбирал, – доверительно делится бабушка, собирая на столе целый чайный пир с пирожками, конфетами, вареньем, зефиром и бог знает, чем еще.
– Хочу в порядок привести семейный архив, – соглашается Федор Игнатьич. – И тебе оставлю после. Ты, точно знаю, всю эту память сохранишь. Ты наша кровь и наша фамилия, не то что Дашутка…эх…
Бабушка прикусывает кончик языка, ждет, пока муж покинет гостиную.
– Совсем осерчал он тогда на Дашеньку, – вполголоса жалуется внучке, едва крепкая, с армейской выправкой фигура, пропадает за портьерами. – С тех самых пор так и не знается ни с ней, ни с зятем, и даже Дениску не признает. Ты-то сама мать давно видела?
В глазах бабушки и строгом ее голосе укор, за которыми прячется житейская, бабья такая вина за непутевую дочь.
– Давно. Я не хочу об этом говорить, – твердо отвечает Ольга. Спустя много лет, она научилась отвечать на этот вопрос не лукавя. – И встречаться нам незачем.
– Она твоя мать, – звучит убийственный житейский довод.
– У меня еще и отец есть, теоретически, адмирал, – отвечает детская обида. – Но он хотя бы не выгонял меня из собственной квартиры…
– Ты здесь по работе? – громкий голос деда отправляет в тень прозаичные дрязги. Федор Игнатьевич заполняет своей персоной гостиную. – Ты без вещей, но на машине.
– Да, дедуль. Мне компания предоставляет квартиру, – с облегчением отвечает Оля. – Буду проектировать новый район.
– Ишь ты! – хмыкает дед, садится напротив. – С Золотаревыми? – в восемьдесят семь его взгляд прям, тверд и ясен. Бабушка наливает ему чай в старую, большую, глиняную кружку.
– Где-то