по ногам заструилось что-то теплое, пахучее. «Только бы бабушка не учуяла», – с ужасом подумал он.
Но та сразу поняла. Откинула одеяло, увидела желтый с красными «прожилками» ручеек на серых, с прорехами, простынях.
– Дармоед! Опять обоссался, гнида!
В этот момент Вениамин понял, что бабушка церемониться не станет. Побьет сильнее отца и кормить не будет.
Бабушка выбрала одно из не тронутых мест на руке Вениамина, чуть выше локтя, и своими сильными жилистыми пальцами накрутила кожу. Да так больно, что слезы брызнули из глаз.
– Я тебе не папка. Тот бестолково бьет. Я по самое нутро пройму, гнилая ты кровь! – и с этими словами ущипнула внука за «причиндалы».
Было еще больнее, чем на руке, только к боли примешивалась какая-то непонятная обида. Обида такая, которая сильнее боли.
– Ма-м-ма!
– На пересыльной твоя маменька-то! – сказала как будто довольная бабушка. – Со мной пока поживешь, скотина. А будешь писаться, так в сенях с курами поваляешься.
– Мам-м-м-ааа! – опять завыл Вениамин.
– Дуреха-то эта! – бабушка перекинула ногу на ногу, смяла и прикурила «Беломор». – Дуреха-то! Вслед за своим пьяницей потянулась. Тебя на меня оставила. Вот уж дурная кровь. Мало я с дедом твоим по пересылкам натряслась. Так теперь и она, дуреха! Ведь говорила ей, что кровь-то дурная. Нечего сеять-то ее! Мало того, что она городская! Так нет! Все одно! Вот теперь ты! Все через тебя! Ладно, лежи в своем ссанье, привыкай. Я пойду по хозяйству. Смотри, шею себе не сверни, гаденыш! Еще хоронить тебя не хватало. И так потратилась! – Бабушка сильной походкой направилась в сени. – Стране нужны герои, а пизда родит дураков… – закрывая дверь, подытожила она.
«Что теперь будет? – подумал совсем несчастный Вениамин, чувствуя, как быстро остывает лужица мочи под одеялом, еще совсем недавно теплая и уютная. – Мама на пересыльной, это надолго…»
Мальчик помнил, как долго бабушка ждала, пока деда отправят по этапу. Жила рядом с тюрьмой, в бараке с остальными женами, таскала деду то малое, что получала из деревни. Кусок подкисшего сала раз в месяц и капусту раз в неделю. Денег не было. А тех последних, что были, еле-еле хватало на пачку чая. А иначе не пропустят передачу.
Вениамин тогда впервые услышал непонятное слово «блатные».
– Отбирают, черти! – сказала бабушка и добавила уж совсем непонятное: – Хорошо еще, что на кукан[6] не поставили деда-то твоего. Задом хлипковат, алкаш треклятый!
Вениамин, который не понимал и половины слов, которые бабушка выговаривала его маме, ясно понял одно: бабушка злая. И не такая злая, как папка, который то злой, то слабый. И не такая злая, как соседка тетя Нюра, которая побила мальчишку за то, что свернул шею цыпленку. Нет. Бабушка просто злая. Как сосед дядя Коля – просто добрый. Просто добрый. «А какой же тогда я?»
Вениамин почувствовал, что лужица стала совсем холодной, но пошевелиться не мог. Тело он не чувствовал, голова и плечи были уложены меж свернутых портянок.
– Чтобы