мы постановляем, чтобы научился порядку, пусть или будет отлучен от причастия в течении тридцати дней, или подвергнется телесному наказанию» [114].
Конечно, при настроенности церкви на борьбу только с пьянством, а не за трезвость, и при положительном в целом отношении церкви к винопитию, никакие запреты и ограничения ожидаемых результатов дать просто не могли. Потому-то и Маконский собор 585 года был вынужден уже традиционно взывать все о том же: «Ни один пьяный или уже наевшийся священник да не осмеливается совершать жертвоприношения» [115]. То, что священник пьет во внеслужебное время – это ничуть не порицаемо. Личная жизнь вне внимания общества и церкви. Главное, чтоб во время службы на ногах стоял уверенно да чтоб язык не заплетался.
И подобная толерантность, конечно же, не могла не выступать прямым пособником бесовщины, господствующей в христианском мире, замешанной на спиртосодержащей отраве и животных страстях. И нередко эта бесовщина доводила до крайностей. Позорных и преступных. Так, в частности, произошло во Франкской Галлии с епископом Амбренским – Салонием и епископом Гапским – Сагиттарием, которые будучи в пьяном виде систематически доходили до блуда, грабежей, захвата заложников, до буйных драк и даже до убийств. В результате, собор Лионский (567 г.) нашел нужным низложить иерархов, лишить их священного сана. Но – не поразительно ли это? – папа Иоанн III с дозволения известного своей жестокостью короля франков Гунтрамна, причисленного впоследствии за постоянное покровительство церкви к лику святых, отменил решение собора Лионского и восстановил злодеев в сане?!..
…Весьма эффективным подспорьем для насаждения в умах людей идеи винопития и, соответственно, интенсификации процесса всеобщей алкоголизации вскоре стали служить и монахи Римской империи. Монашество, – как утверждал французский историк Франсуа Гизо (1787–1874), – обязано своим происхождением не какой-то специальной затее духовных лиц, но порокам, коими было поражено общество: бездеятельность, развращенность и нищета [116]. Больное общество породило бродяг, бродяги же, одухотворенные христианской идеей, превратились и в странствующих, и в затворе пребывающих монахов, обретших высший смысл своего бренного существования и осознание своей миссии – хранить в чистоте учение Христа.
С другой же стороны, как о том пишет известный российский учёный И.К. Языкова, движение монашества явилось ответом на то, что церковные иерархи увлеклись обретением привилегий, материальных благ, погрязли в коммерции, дошли до продажи и покупки церковных должностей… «…Наиболее духовно чуткие люди, – пишет Ирина Константиновна, – воспринимали внешний триумф Церкви как духовную катастрофу, провидя за пышным фасадом ее внутреннее ослабление. Распространилось даже мнение, что в миру спастись невозможно, что необходимо бежать из мира. Раннее монашество и пустынножительство было своего рода духовным диссидентством, и разбросанные по пустыне монашеские поселения