слепец. – Не сто и не двести лет, а, може, с полутысячи годов тому будет. Воевал тогда господин Великий Новгород – чудь белоглазую. Все мужья новгородские, и стар, и млад, ушли на войну. Не год, не два воевали, а поди годов пять. И соскучились в Новгороде бабы по мужьям. Знамо, дело женское, плоть бабья несутерпчивая…
– Так, так… – угрюмо заметил боярин Морозов. – В Писании убо сказано: «Баба – сосуд сатаны».
– Не всякая баба такова, – возразил князь Холмский. – Ну а что же дале? – обратился он к слепцу. – Сказывай, старче.
– А тут, господа почестные, вышло как будто и по Писанию… – раздумчиво продолжал слепец. – Бабы-то Новагорода, точно горшком этим, чертовым, оказались… Со скуки-то по мужьям и сошлись многие из них, и боярские жены, и служилых людей, и смердки, – сошлись, так бы сказать, с молодью безбородою, что еще и в походах не бывали.
– А и не пять – ровно семь годков воевала тогда новугородская рать… – вступился, будто оправдывая что-то, один из молодых певцов. – Так, слыхал, старики баяли.
– Ин пущай семь, – согласился слепец. В эти-ту семь годков жены новугородски и прижили с молодью деток. Как тут быть? Воротятся мужья, найдут приплод… Стало быть, либо в прорубь головой, либо…
– Так все мне и посадница Марфа сказывала, – подтвердил Холмский.
А слепец продолжал:
– Знамо дело: новугородцам не привыкать было стать ушкуи строить… И понастроили, оснастили, запаслись зельем пороховым, пушками со стен городских, захватили рухлядь, весь обиход, казну… помолились у Софей Премудрости Божией да и вышли Волховом-рекою в Ильмень, а Ильменем – в Ловать-реку, а из Ловати переволоклись на Волгу…
– Точно, точно, – подтвердил князь Холмский. – Так и ушкуйники встарь делывали.
– Да и Василий Буслаев со своею удалью… – сказывал хозяин. – Этот и до Ерусалима-града доходил, и в Ердань-реке крестился.
Все гости князя Данилы Щеняти заинтересовались рассказом слепца.
– Ишь ты!.. И впрямь, выходит, Хлынов-град Великому Новугороду брат.
Такой же разбойник, как и старший братец: что от него терпят вологжане, устюжане, каргопольцы, двиняне, даже тверичи – не приведи Царица Небесна!
– Надо бы его ускромнить, как ускромнили Новгород с другим его младшим «братцем» – Псковом.
– А поди и у них есть своя Марфа-посадница, у хлыновцев этих?
– Как не быть: везде баба! Сказано: «сосуд сатаны».
В это время князь Холмский обратился к боярину Шестаку-Кутузову:
– Онамедни на тебя, боярин, намекал великий государь… Кажись, тебя удумал государь послать под Хлынов с ратными людьми.
– Ой ли! – обрадовался тот. – Пошли, Господи! Пора бы и мне косточки поразмять.
В этот момент дверь столовой палаты растворилась и на пороге показался новый гость… Его сухое, пергаментное лицо обличало либо великого постника, либо человека заработавшегося; зато этот усохший, иконописный лик освещали живые, ясные глаза.
– А! Кум Федор! – радостно воскликнул хозяин. – Добро пожаловать… Что так запоздал?
– У великого князя на духу был, – отвечал пришедший, кланяясь гостям князя