полонезе.
Добросовестно выделывали замысловатые фигуры в котильоне.
– Как вы выросли, княжна, как похорошели…
– Прошу вас, оставьте за мной вальс…
– Но у меня уже расписаны все танцы…
– Почему этот кавалергард не спускает с вас глаз?
В трепетном свете свечей кружились залы, кружились молодые офицеры, опьяненные счастьем возвращения. И неотрывно следовали за ними гордые взгляды сидящих в стороне, по стенам родителей и родственников, и украдкой вздыхали и шептали совсем юные, те, что в этот год впервые начали выезжать.
– Посмотрите, тетушка! Глядите! Как ловок Мишель, как он… как идет ему мундир! Ах, тетушка, вы смотрите не туда!..
Кружились головы, вспыхивали сердца и надежды, клубились разговоры. Кружение мыслей и чувств, сияние люстр и эполет.
– Говорят, Денис Васильевич, вам случалось видеть самого Наполеона и даже довольно близко?
– Случалось и не раз. Я наблюдал его в подзорную трубу.
– Ну и… каков же он?
– Очень похож.
– !
– То есть, конечно, если вглядеться попристальнее, то можно заметить кое-какие, некоторые… А так, вообще – очень, очень похож…
Кружение. Вальс. Или альманда[2].
– Кто этот молодой человек? В очках, за фортепьяно.
– Грибоедов, матушка.
– Это который? Натальи Алексеевны сын? Какой ужас!
– Отчего же ужас?
– Господи! Вы слышали, рассказывают, в Вильне или в Бресте – не вспомню сейчас – этот разбойник увидел в окне какую-то девицу и взял, да и въехал на лошади прямо в незнакомый дом. А в другой раз и того хуже – в костеле, говорят, сел за орган и давай играть – что бы вы думали? – камаринского! Ужас, ужас! Бедная Наталья Алексеевна! Просто не верится, неужели это возможно, Алексис, неужели это правда?
– Это правда, матушка. Он прекрасный музыкант.
День спешил за днем, вечер переходил в ночь, ночь в утро, дни соединялись.
– Чтобы устрашился злодей, что вся Россия против него поднялась, мы выставили под Красным эскадрон башкир, вооруженных луками и… стрелами, в вислоухих шапках…
– Поразительно! И что же?
– В этот день был нами взят в плен один французский подполковник, имя его я забыл. Природа одарила этого подполковника носом чрезвычайного размера, а случайности войны пронзили этот выдающийся, уникальный нос стрелой насквозь, но не навылет!.. Полковника сняли с лошади, посадили на землю, чтобы освободить его от этого беспокойного украшения. В то время как лекарь, взяв пилку, готовился пилить стрелу пополам возле самого пронзенного носа так, чтобы вынуть ее вот так – справа и слева, – что почти не причинило бы боли и еще менее ущерба этой громадной выпуклости, один из башкирцев хватает его за руки: «Нет! Не дам пилить! Моя стрела! Сам выну!» – «Да как же ты ее вынешь?» – «Возьму за один конец, бачка, и вырву вон. Стрела цела будет». – «А нос?» – «А нос? Черт возьми нос!» Между тем полковник,