вина). Когда лошади отдохнули и Игнат убрал в коляску корзину с едой, художник предъявил свой рисунок. Заглянувший ему через плечо Василь перекрестился. Если с портретным сходством получилось не очень, то недовольный вид персонажа Зыбицкий передал хорошо.
– Да, не Рубенс! – сделал заключение Тарлецкий, когда экипаж снова тронулся в путь. – Какой-то кровожадный пират получился.
– Это быстрый набросок, шарж! – тут же закипел художник.
– Сие не шарж, а шпионаж! – Тарлецкий, настроение которого слегка поднялось после выпитого венгерского, захохотал от собственного каламбура. – То, что вы умеете немножко рисовать, не снимает с вас обвинений. Скажите, Сакович тоже состоит в антигосударственном заговоре? Объявление в газете было заранее условленным сигналом? Кто еще «заказал вам портреты»? Кто, в конце концов, во главе конспирации?
Расскажите, а то скучно, ей богу! Вам это зачтется. Ведь если не мне в нашей милой беседе, вам все равно придется потом все рассказать, и спрашивать вас будут весьма как строже.
– Вы говорите несуразные вещи, – сказал Зыбицкий.
– А послал вас сюда, надо полагать, барон Биньон? Или генерал Сокольницкий? – называя имена людей, которых еще недавно ему приходилось больше всего опасаться, потому что, по словам российского резидента в Варшаве, один возглавлял тамошнее французское разведывательное бюро, а второй мощную службу разведки маршала Даву, Тарлецкий пытливо взглянул на Зыбицкого, и ему показалось, что от такой осведомленности противника тот заволновался.
– Я ведь, отправляясь к пану Саковичу, навел о нем подробные справки, – развивая успех, продолжал Тарлецкий. – Этот земской судья вполне подходящий для заговорщика субъект. Участвовал в восстании девяносто четвертого года, потом чудом избежал секвестра своих имений, как не желающий принимать присягу Ее Императорскому Величеству, впрочем, это дело прошлое, все это милостиво прощено. Самое главное – сын господина Саковича самовольно уехал за границу и уже несколько лет служит в польском легионе Наполеона, служит и по сей день. А это уже новые основания для секвестра. Надо полагать, пан Сакович ждет не дождется войны, и, конечно, желает победы Бонапарту.
– Мне это безразлично, я должен портреты писать.
– Напрасно вы запираетесь. Впрочем, дело ваше.
Тарлецкий замолчал, что-то обдумывая. К тому же, вскоре по обеим сторонам дороги потянулся прозрачный сосновый лес, который всегда растет на песчаной почве, и дорога опять начала пылить, что не располагало к продолжению разговора. Переставший кипеть художник совсем остыл, по своему обыкновению склонил голову к плечу, и под мерное поскрипывание рессор заснул.
Стараясь не разбудить Зыбицкого, Тарлецкий переместил с его колен к себе на колени его серый походный сюртук, и принялся не спеша его ощупывать. Очень скоро его брови подскочили вверх, пальцы задвигались быстрее – под подкладкой определенно что-то было. Не поднимаясь с места, Тарлецкий дотянулся до собственного саквояжа, в котором