предпочел быстро удалиться.
Скоро он исчез в Гнезде.
– Что с ними? Не рассчитали силы? – напомнил о себе объявившийся рядом правитель. – Ну теперь до утра их точно не раскачать. Пусть отдыхают. А лишь выглянет Светило, вернется к ним бодрость и обратная дорога не станет тягостной для них. Оставь их, Роха. Пойдем же… На прощание отведаешь ты с нами блюдо, достойное царей.
– Нет, я останусь о своими товарищами, буду дожидаться их пробуждения.
– Как хочешь… Коли так, намерен я этой ночью открыть заслоны и выпустить собак погулять на воле.
– Что мне три пса? Сдеру с них шкуры. – Роха скрипнул зубами от злости.
– Ты думаешь их столько? Там больше их, чем в псарне, а впрочем, посланник, не сердись. Я их не выпущу, конечно, а за людьми твоими здесь приглядывают. И ничего плохого с ними не случится. Я тотчас распоряжусь, и им помогут. Как видишь, я уважаю законы. Пойдем же… Нас ждет пир. Уважь тех, кто встретил вас добром.
– Хорошо, – согласился посланник, осознав тот факт, что коварный правитель Закрая его обыграл.
Вернувшись в обиталище, Ямых тотчас потребовал от слуг:
– Еды нам! У нас мало времени. – И вдобавок к словам кривой палкой ударил по многострадальному дереву.
Д-а-а-а-а-а-й-й! – разнеслось по веткам. Закрайники заметно оживились и стали усаживаться и укладываться на пол. К едва заметному на тот момент свечению в Гнезде стал примешиваться запах еды. Было слышно, как что-то поднимают снизу, и это что-то было тяжелым. В Гнезде появились несколько новых слуг, среди них были две женщины. Роха увидел как пять человек, упираясь кривыми дубинами, с трудом вкатывают огромный чан. Плотно закрытый тяжелой крышкой, прижатой медными крюками, он при движении пыхтел. Оставив чан, двое слуг внесли большую тыкву и разную мелкую утварь. Деревянные горшки заняли свое место. Двое других подошли к чану и, всунув такие же дубины под медные крюки, навалились на него телами. Мощная крышка поддалась, выпустив наружу сладковато-пряный аромат. Затем настала очередь двух женщин, волосы которых были подобны гривам, едва скрывающим их покалеченные острые уши. Гривы эти доходили им до пояса. Одна, проворно взобравшись на тыкву, стала поочередно опускать в горячий чан деревянные горшки и, наполнив их, ловко передавала своей товарке. При этом, каждый раз опуская руки в горячий котел с криком и визгом, напевала странную песню, сложенную из звуков вроде тех, что издает кобыла во время выжеребки. Ее подруга, подхватывая дикий мотив, перебегала от одного закрайника к другому, топала ногами, как копытами, ставив рядом горшки с пряным жаром.
Затем резко наступила тишина, и та женщина, что разносила горошки, на цыпочках подбежала к чану, другая же достала из него застывшую в оскале и пышущую горячим паром конскую голову. Ее положили на большой, черный, отделанный серебром поднос, тот самый, что был в числе подарков, привезенных Рохой.
Раздался стук, как в барабаны, – закрайники стали стучать костяшками пальцев в те диски, что висели у них на груди. Голову поднесли к