глаз, вдруг рванула с места. Соколов успел уцепиться за коляску, а извозчик, не ожидавший столь замечательного маневра, кубарем полетел на мостовую.
Состязание
Соколов, уже на полном ходу торопливо разбирая вожжи, проговорил:
– Вот и хорошо, кобыле легче! Давай, красавица, шевели ногами, догони вон ту железяку. Ах, бабка, куда ж ты лезешь, да еще с тазом? Чуть не сбил, право. Н-но!..
Трамвай уже выкатывал на Софийку.
Кобылка, словно осознав свое значение государственной важности, пошла прыткой рысью, только из булыжной мостовой полетели искры. Соколов не уставал подбадривать ее, то и дело подергивая вожжи.
Трамвай, без конца трезвоня, тоже набирал скорость и даже проскочил мимо остановки. «Этот сукин сын заставил вагоновожатого так гнать. Небось заметил, что я сей миг его самого достану! – подумал Соколов. И не на шутку встревожился: – Если при выезде на Неглинку не затормозит, то вагоны слетят с пути, жертв не избежать! Как остановить безумца?»
Сыщик уже не хлестал лошадь. Теперь она сама вся пласталась, вытягивалась в струнку, неслась столь резво, что было впору фаворитам всероссийского дерби.
Но вот коляска поравнялась с вагоном. Соколов приготовился прыгать на заднюю площадку. Он, прилаживаясь, уже потянулся к поручню.
В этот момент на передней площадке появился Чукмандин. Стоя на нижней ступени, он начал тщательно целиться в голову Соколова. Раздался выстрел. Одновременно с ним вагон тряхнуло на стыке. Пуля попала в голову лошади.
Лошадь запнулась, но, падая, все же продолжала двигаться по инерции вперед. Соколов в отчаянном прыжке взвился в воздухе. Чукмандин еще раз нажал спуск. Пуля обожгла левое плечо сыщика, но тот с непостижимой ловкостью влетел в вагонную дверь.
Поединок
Едва Соколов оказался в переполненном вагоне, он увидал: грубо расталкивая пассажиров – мужчин в котелках и с тросточками, дам в широкополых шляпах с вуалью, простолюдинов, молодых, старых, плакавших от испугу детишек, – к нему с револьвером «нансен» пробирается Чукмандин.
Рука Соколова по привычке дернулась к кобуре, висевшей под мышкой, но он вовремя спохватился: «Досада, тут стрелять никак нельзя. Но этот гаденыш пулей продырявит мне голову. А рубаха-то уже вся залита кровью, из рукава льет. Скоро слабеть начну. Что же делать? У него в барабане еще три пули».
Чукмандин, поначалу двигавшийся с опасливой осторожностью, вдруг оскалился:
– Ах, мент, ты, никак, свой шпаер дома под подушкой забыл? Стало быть, тебе пришло время к ангелам отлетать. – Через весь вагон гаркнул вагоновожатому: – Эй, рулевой, езжай шустрей, а то замочу!
Угроза возымела действие: вагоновожатый добавил скорости, хотя до крутого поворота на Неглинную оставалось недалеко.
В вагоне паника: дети кричали, женщины рыдали, мужчины побледнели.
Оказавшись лицом к лицу с Соколовым, Чукмандин насмешливо оскалил желтые зубы.
– Руки вверх, легавый! К стене повернись, шмонать тебя, мусора, буду. И не рыпайся, замочу в два счета. –