вы не спите! – Таня потрясла его за плечо. – Знаете что, я лучше докачу вас до лестницы и покричу оттуда санитарам. Не доверяю я эсэсманам. Вольют в вас яд насильно.
– А я уже выпил… – пролепетал граф. – Только не их гадость, а собственное зелье… Оно у меня давно приготовлено… – Язык у него заплетался. – Karetu mne, kare…tu.
И обмяк.
Таня шмыгнула носом, но не заплакала. О чем тут было плакать? Старик поступил правильно. Ему так лучше.
Ей, правда, стало хуже. Мир, и без того маленький, сжался еще плотней. Но ведь месяц назад в нем не было никакого графа, так что ситуация всего лишь восстановилась.
И вообще, давно уже усвоено: ни к кому нельзя привязываться, это привязывает. Согласился бы старик переехать к ним с тетей – и что? Связал бы по рукам и ногам.
Она погладила мертвеца по седым волосам и вышла.
Долго провозились с погрузкой медицинского оборудования, постельного белья и всякой хозяйственной требухи. Не успели. В четыре, как по часам, заныло небо, земля отозвалась ревом. Сирен не было. Их заводили, только если русские появлялись в неурочное время.
– Поехали, Бог милостив, – решила фице-оберин, глядя из-под руки вверх. – Хочется уже закончить. Последняя ездка. Мы с сестрой Ледер сядем в первую машину, а вы с сестрой Таубе во вторую. Отстанете – ничего страшного. Увидимся на Штригауэр-плац.
Под грохот разрывов, стрекотню зениток, вой пикирующих самолетов погнали по улице Штурмовиков в сторону центра. Бомб Таня совсем не боялась. Она знала: свои ей плохого не сделают. Просто смотрела, как подпрыгивает на выбоинах передняя трехтонка. Она ехала метрах в ста.
Вдруг «геншель» исчез. Вместо него на дороге вырос черно-серый конус дыма, и больше Таня ничего не разглядела – ее швырнуло на ветровое стекло. Приложилась лбом, ударилась плечами. Это шофер со всей силы ударил по тормозам.
Звуков сначала слышно не было, вообще никаких. Заложило уши. Потом Таня распрямилась, помотала головой, похлопала глазами. Впереди всё заволокло дымом. Сквозь него прорывались языки пламени.
Прямое попадание…
На асфальт совершенно бесшумно упал оторванный кусок автомобильного крыла – и сразу после этого вернулся слух.
Слева бешено ругался шофер. Справа икала сестра Таубе.
– Господи И-ик-исусе… Господи И-ик-исусе…
Таня пихнула ее локтем.
– Заткнись, а?
Дура разревелась. Пришлось как следует потрясти ее за плечи.
– Что нам делать, сестра Фукс? – Овечьи глаза с расширенными зрачками были совершенно бессмысленны. – Ехать или возвращаться? Хильда, что делать?
Теперь никто, ни одна душа на всем свете не знает, что я никакая не Хильдегард Фукс, – вот о чем подумалось Тане. И еще: теперь в этом городе живых людей вообще не осталось. Жалеть тут теперь некого. И осторожничать незачем.
Глаза у Тани были сухие.
Той же ночью она взялась за дело. Шла, задрав голову, любовалась иллюминацией. Волшебные шпаги прожекторов протыкали черноту, жемчужными ожерельями