коренастый, с большой розовой плешью, истерично хохотал, извивался всем телом, отмахивался и вообще стремление старца пытался свести к шутке:
– Григорий Ефимович, а угорь не кусается? Ну, будет, право…
– А зачем приперся без спроса?
Брюнетка низким голосом, какой всегда бывает у давно курящих женщин, стала увещевать:
– Святой отец, прошу вас, оставьте Отто Ивановича… Поиграли и хватит! Публика собралась, стыдно…
Невысокого роста вертлявый человечек с подбритыми в ниточку усиками, чем-то неуловимо похожий на какую-то букашку, угодливо хихикая, норовил за руки удержать полковника. Соколов узнал в человечке московского корреспондента «Петроградских новостей» Николая Соедова, мелкого шулера и страстного почитателя Распутина. Тут же суетился Судаков – содержатель «Яра». Он увещевал любопытных:
– Уважаемые, к вам этот разговор никакого отношения не имеет. Пройдите к своим столикам!
Брюнетка заговорила просящим тоном:
– Григорий Ефимович, давайте всей компанией в кабинете уединимся!
Не выпуская из рук угря и полковника, Распутин малость перевел дыхание:
– У меня такое расположение духа – гулять на людях желаю!
Вдруг, грозно стуча о пол тростью, сильно припадая на ногу, к столу приблизился поручик с забинтованной головой. Он замахнулся тростью на Распутина и заорал на весь зал:
– Прекр-ратите, гнусный интриган! Вы прячетесь в тылу, но обязаны уважать мундир. Россия стонет от ваших выходок, вы ее погубитель…
Распутин зло дернул головой, угря вместе с веревочкой швырнул на пол. Он выпрямился во весь рост, глаза его потемнели, лицо вмиг заострилось, стало хищным. Он пошел на поручика, зашипел:
– Тебе, дураку, кажись, все мозги из башки высадили? Убью!
Еще мгновение – и завязалась бы драка. Но в этот момент двое в штатском выскочили из соседнего столика, схватили под руки поручика и ловко потащили куда-то из зала.
Публика с любопытством наблюдала за происходящим.
Теплая встреча
Соколов уцепился громадной ручищей за плечо Распутина, строго произнес:
– Григорий, а ты скандалист!
Распутин дернул головой и вдруг расплылся в широкой улыбке, показав крепкие лошадиные зубы.
– Здравствуй, граф! – Медленно потянул край скатерти, отчего полетела на пол тарелка с салатом оливье, вытер о ее угол руки и полез обниматься. – А у меня, граф, нынче такое расположение, что хочу с горя назюзюкаться. – Вдруг осекся, обведя темным ненавидящим взглядом любопытных: – Кыш, пиявки! Пошли отседова в свое место. Отдохнуть не дают. Лезут, лезут…
Горький поднялся с кресла, обеими ладонями потряс руку Соколова, проокал:
– Очень рад, Аполлинарий Николаевич! Давно не виделись. Последний раз, помнится, в тринадцатом году в петербургской «Вене» гуляли. Право, словно сто лет прошло, души наши исковеркались, постарели, – вздохнул, назидательно произнес: – Тогда все спорили, спорили…