С фермы в четырёх ли к западу от нашей. Её звали… зовут Инь Ю. Помню, что видела её в фургоне, который увёз Мэй Йи. Их забрали в один день.
– Любишь девочек? – смеётся Лонгвей, когда его бокал вновь наполняется вином. Пахнет отвратительно. Алкоголем и сочными спелыми сливами. – У меня здесь их много. Если, конечно, готов платить.
Я качаю головой. Девушка – Инь Ю – уходит. Шёлковое платье вспыхивает алым, прежде чем она вновь растворяется в тени.
Если Инь Ю здесь, возможно, и Мэй Йи тоже? Крошечная зацепка. Даже не зацепка вовсе. Но сейчас это всё, что у меня есть.
Нужно принять предложение Лонгвея. Продолжить поиски.
– Да, – говорю я, разжимая пересохшие губы, понимая, что не смогу забрать слово обратно. – Я буду вашим посыльным, если Дэй согласен.
Если он готов каждый раз рисковать жизнью, пока я выбираюсь на дело. Готов довериться мне.
– Я согласен.
Оказывается, он готов.
Лонгвей даже не улыбается. Он делает большой глоток вина. Часть жидкости проливается ему на руку. Капли его, тёмно красные потёки, напоминают мне о крови торговца нефритом.
– Возвращайтесь завтра на закате. Для вас есть другая работа. Плату мои люди отдадут вам на выходе, – продолжает он, делая взмах свободной рукой. Знак, что нам пора уходить.
Мы идём за человеком Лонгвея к выходу, где он передаёт нам оранжевый конверт, плотно напиханный деньгами. Мы минуем коридор с множеством запертых дверей. И я не могу избавиться от мысли: вдруг сестра сейчас за одной из них? Ждёт.
В моей комнате есть окно. Странный проём, единственный во всём здании. Участок из шести шлакоблочных кирпичей, явно забытых строителями, закрытый стеклом и кусками металлических прутьев. Оно прячется за яркой алой занавеской, закрывающей мне вид наружу. Впрочем, там и смотреть не на что. За окном даже не переулок – просто проём между двумя зданиями, в который забираются только уличные мальчишки и кошки. Призрачный свет горящих на улице фонарей здесь почти неразличим… его хватает только чтобы разглядеть сваленный в кучи мусор.
Отвратительный вид – серость и гниль. Не понимаю, почему Синь так его любила. По утрам, когда у нас ещё не было клиентов, она приходила, садилась ко мне на кровать, отодвигала занавеску и подолгу смотрела через решётку. И взгляд её был такой остекленевший, что я каждый раз задавалась вопросом: действительно ли Синь видит картину за окном.
После двух дней одиночества, когда стены начинают давить, лишая воздуха, я отодвигаю занавеску и выглядываю в окно. На заплесневелые шлакоблочные стены, смятые обёртки и осколки бутылок из-под спиртного. Я окидываю взглядом эту картину и пытаюсь увидеть в ней то, что видела Синь.
За стеклом что-то движется. Я почти ничего не могу разглядеть, только отражение решётки да моего собственного лица. Может, просто показалось?
Но тут стекло дребезжит. Раскрытая ладонь, белая и пугающая, поглощает пространство, где только что было моё лицо.
Сердце