пояс и распахнула халат. Ослепительная нагота женского тела ударила доктору в глаза. Но он изо всех сил заставил себя сосредоточиться на черной родинке величиной с кофейное зерно, прилепившейся в правой паховой складке. На минуту профессиональный интерес затмил было взыгравшую кровь. Он – врач, перед ним – пациентка. Пальцы его довольно бесстрастно легли – одно на бедро, головокружительно округлое, гладкое, мягкое, другие погрузились в тугую поросль mons veneris, венериного холмика, и слегка раздвинули складку. То была самая обыкновенная родинка, о чем он и сообщил мнительной пациентке.
– Господи, как ты меня обрадовал! – воскликнула Катерина, запахиваясь не спеша. – Гора с плеч. Я тут чего только не передумала… Идем, я тебя кофейком угощу. С коньячком.
Но у него и без кофе с коньяком сердце колотилось бешено. Черный треугольник женского паха стоял в глазах, точно его выжгли на сетчатке. Дьявольское тавро…
Она разлила грузинский коньяк по крохотным рюмочкам и, не дожидаясь, когда зафырчит, забулькает гейзерная кофеварка, выпили за здоровье очаровательной пациентки. Он так и сказал – моей самой очаровательной пациентки.
– Спасибо, док, – кокетливо склонила она голову к плечу и осушила рюмочку.
Что было дальше? Да, что было дальше…
После третьей рюмки коньяка, разумеется, за тех, кто в море, в нем проснулся обычный охотник на женщин. Он не сводил глаз с ее недораспахнутой груди, дразнившей взгляд началом волнующих линий, которые где-то там под непроницаемо белой махровой тканью сходились в два острых навершия.
Катерина уже не была пациенткой, но оставалась женой его всевластного в море начальника, вершителя его корабельной судьбы.
Табу!
После четвертой рюмки, вылитой в чашечку крепчайшего кофе, исчез и этот последний барьер. Впрочем, исчез еще и потому, что Молох безошибочно прочитал и ее – сначала благосклонный, затем поощряющий и, наконец, призывный – взгляд. Она тоже не видела в нем ни доктора, ни подчиненного мужа… «Ты нравишься мне, мой черновласый широкоплечий гость. Ты – мужчина, с которым мне приятно пить кофе и вместе хмелеть от коньяка… Ты – мужчина…» «Ты мужчина…» – выбрасывали ее глаза из-под тяжелых от краски ресниц. «Ты – мужчина… Ты нравишься мне», – посылала она ему свои женские токи, и он принимал их, обмирая в подвздошье, пытаясь унять сладкую дрожь в коленях светской болтовней, мелкими сигаретными хлопотами с пепельницей и зажигалкой.
– Я уезжаю послезавтра домой, в Питер, – сообщила она, поигрывая незажженной сигаретой. Он чиркнул зажигалкой и зажег огонек. – Уезжаю навсегда… Я хочу тебя… – сказала она и взяла его за руку, она поднесла его руку вместе с зажигалкой к сигарете, прикурила и оборвала весьма двусмысленную паузу, – …видеть в Питере. Запиши телефончик.
Молох записал на обложке эскадренного пропуска, с трудом удерживая ручку в похолодевших чужих пальцах. Он ответил ей тем же.
– Я хочу тебя… – сказал он, сунув в губы сигарету и прикурив от ее изящного дамского «Ронсона», –