такого мороза, а теперь привык и люблю, и если мне придется покинуть Россию, я буду очень грустить о русских зимних ночах… Мы в маленьких санках, Serge сам правил, а дорога у вас какая – не качнет!.. Скажите ему, княжна, чтобы он прокатил вас; лошадь смирная, а мчит как стрела.
– Вы на какой… на Орлике? – живо спросила Таня.
– Да, на Орлике, – отвечал Сергей, благодарно взглядывая на Рено.
– Ну так, конечно, прокатимся… маменька.
– Да катайся, коли охота, мне-то что, не с чужим ведь человеком.
– Я сейчас!.. И велю подать сани! – говорила Таня, подбегая к окну и видя, что Орлика уже нет у подъезда.
– Вот вы спрашивали, тетушка, – сказал Сергей, когда Таня выбежала, – получаю ли я из Петербурга письма… Сегодня еще получил от Льва Александровича, да письмо-то какое! Пока мы с Таней будем кататься, вам Рено многое расскажет.
– Хорошо, буду слушать, только с условием, чтобы он не трещал, а то ведь я французский-то язык знаю не по-вашему… Ну, как тихо говорит человек, так все понимаю, а начнет трещать – и ни слова.
Сергей с улыбкой передал Рено слова княгини.
– Soyez tranquille, princesse, я буду говорить тихо, тише вашего… когда я захочу, так меня понимает даже Петр Фомич.
Из двух слов «Петр Фомич» Рено нарочно сделал что-то совсем невообразимое. Он выговорил их так, что Сергей, не удержавшись, громко засмеялся. А княгиня закусила губы и не особенно дружелюбно взглянула на француза.
Таня появилась в собольей шубке, только что выписанной из Москвы, в собольей красивой шапочке.
Хорошенькое лицо ее горело от предвкушения удовольствия этой прогулки в морозную лунную ночку, вдвоем с Сергеем, на быстром Орлике…
Крепко захлопнулась медвежья полость санок, Таня прижалась плечом к своему спутнику, и они помчались по гладкой, сверкающей дороге, с одной стороны которой расстилались снежные поля, а с другой – стояли заледеневшие хрустальные деревья.
И вот опять, после трех месяцев, они вдвоем, и опять то горячее, молодое чувство наполняет их.
– Таня, милая Таня!..
– Ты меня любишь?.. А мне казалось… я боялась… ты будто избегал меня… Впрочем, нет, не слушай, что я говорю, я понимаю, какое это было время, но вот теперь легче… и ты опять со мною.
– Да, Таня, и я люблю тебя и верю, что придет время, когда я всегда буду с тобою; но теперь, знаешь ли, ведь нам нужно скоро проститься…
– Как? Что ты говоришь? – испуганно спросила она, наклоняясь и засматривая ему в лицо. – Проститься? Зачем? Куда ты едешь?
– В Петербург, Таня.
Он рассказал ей о полученном письме и о том, что невозможно отказываться от милостей императрицы.
– Да, я это понимаю, повторяла она и сидела задумчивая и грустная. – Я понимаю.
Она давно знала, как неудержимо рвался Сергей из деревни, и много раз они говорили об этом, и она всегда жалела его, изумлялась упрямству Бориса Григорьевича. Но вот Бориса Григорьевича нет на свете, Сергей свободен, конечно, он должен ехать, иначе и быть не может. Ах, как тоскливо