летом… впрочем, осенью еще чаще, в такие чудные дни… Так тихо вдруг, тихо и грустно… и хорошо, что боишься шевельнуться… кажется, плывешь куда-то и расплываешься все шире и шире… небо…
Он смотрел на нее и лукаво улыбался… Она остановилась на полуслове и сердито топнула ножкой.
– Насмешник! Сколько раз обещала себе ни о чем таком с вами не говорить… за каждое-то слово насмех поднимает!.. Известно, философ!.. Маменька так прежде m-r Рено называла, а теперь уж он стал у нее m-r Рено tout court[1], а в философы произведен Сергей Борисыч – другого и имени тебе нету…
– Ну, этого можно было бы мне и не говорить, Таня. Я ведь знаю, что у княгини «философ» чуть не бранное слово.
Таня вспыхнула и на этот раз взаправду рассердилась, только уж не на него, а на себя.
«Ах, этот глупый, длинный язык! Вечно зря болтает…»
Но Сережа не стал злоупотреблять неловким положением Тани, он вовсе не хотел смущать ее. Он улыбался по-прежнему, только уж другой улыбкой, в которой не было ничего насмешливого.
– Философ! – сказал он. – А ведь опять-таки выходит, что философ не я, а вы же, милая Таня. Конечно, не в том разумении, какое угодно княгине придавать сему слову, а вот эти ваши беседы с природой – это и есть философия настоящая, по крайней мере, прямой путь к ней. И вижу я, что Рено был прав, когда недавно сказал мне про кого-то: «О, это особенная головка – в ней много вместить можно, и она многое выдержит». Видишь, какого мнения о тебе умные люди! Я, может быть, не должен был бы говорить этого, только ведь я и сам так о тебе думаю – ты особенная, Таня!
Его глаза так нежно и ласково остановились на ней, что она не могла долго выдержать этого взгляда и смущенно отвернулась.
Со ступенек беседки, где они стояли, она опять подошла к голубому дивану и уселась в уголок. Он поместился рядом с нею, все продолжая глядеть на нее так смутившим ее взглядом.
– Только как это странно, – говорил он, – давно ли Таня была маленькой девочкой, в куклы играла с Леной – и вот теперь какая! А Лена и до сей поры в куклы играет – намедни застал ее.
– Что же, и я играю в куклы, и у меня они целы – хотите, сегодня же покажу, когда придем домой? Мне еще недавно в девичьей целый гардероб для них сшили.
– Верю, верю, только думы-то не о куклах.
– Не о куклах, – повторила она, вдруг вся притихнув.
Замолчал и он, снова дивясь тому, что случилось сегодня. Глядя на Таню, подмечая выражение лица ее, ее глаз, следя за ее то потухавшим, то разгоравшимся румянцем, он был теперь совершенно уверен, что она тоже не так, не случайно забрела в этот час в голубую беседку.
О, конечно, наверное, и она знала, что он непременно придет сюда. И она ждала его, и ей было так же точно нужно его видеть, именно сегодня, именно теперь, на этом месте. Тот же непонятный, тайный голос, который звал его сюда, звал и ее. Вот сейчас, стоит только спросит ее, и она подтвердит все это, потому что она лгать не умеет, да и не нужно.
Почти до боли забилось его сердце, и прерывающимся