дети, старики-родители. О двух немощных одиноких женщинах некому позаботиться.
– Это у вас-то? – с сомнением спросил Темир, подняв бровь. – Сколько помню, такого дружного племени, как ваше, не встречал. Да и вы с ней – вас так уважают. Больше, чем Зайсана, я думаю. Эта девушка – люди на руках ее понесут, если все лошади падут. Я ошибаюсь?
– Вот какой, привязался, – тихо засмеялась Шаманка. – Я его не одну зиму кормила, поила, а он не хочет просто так, без причины, помочь мне.
– Я поеду, что ты, – Темир сжал ее руку, похожую на птичью лапку. – Я просто хотел понять…
– Ты все правильно сказал. Про племя, про семью, но ты близкий нам человек. Умирает она. Высыхает былиночка моя. Жар нестерпимый пожирает ее изнутри, заживо огнем жжет. Больного человека разве можно винить за грубость?
Шаманка закашлялась, и Темир поспешил подать ей воды. Напившись, она продолжала:
– Она в основном тихонько лежит. А иногда кричит на меня, бьется, постель всю разметает. Больно ей, птичке, и умирать не хочется. Я не обижаюсь на нее, я все знаю. Но так тяжело мне с ней, Темир. А ведь ты видел. В тот раз, когда приезжал, она и с тобой себя вела не как раньше.
– Я поеду, поеду, – горячо заверил Темир. – Только бы отец пустил.
– Пустит, – уверила она. – Гляди, как развеселился. Проси сейчас. Наутро с тяжелой головой он сговорчивым не будет.
***
Они тронулись в путь сразу же, как отгремела ярмарка. Темир скакал рядом с Шаманкой и ее Дочкой, лишь на узких тропах пропуская женщин вперед себя. Выглядел он теперь настоящим знатным господином. Его длинную шубу из овчины, сшитую мехом внутрь, украшал зубчатый кожаный орнамент. По спине шли два ряда кисточек из окрашенного в красный цвет конского волоса и кусочков синего, тоже крашеного, меха. Обшлага рукавов и подол были из шкуры черного жеребенка с двумя полосами серого и синего соболя по краю. Голову Темира согревал плотно прилегавший войлочный шлем. Его венчала деревянная птичья головка, обернутая золотой фольгой, как и пришитые по бокам шлема фигурки оленей. Но, привычно следуя укокскому обычаю, Темир не надел под шубу рубаху.
Дочка Шаманки плохо держалась в седле, опираясь ладонями о холку коня, хватаясь за гриву негнущимися, непослушными пальцами. Поводья она крепко намотала на левую руку. Правой рукой девушка почти не могла шевелить. Она мало говорила, не глядела по сторонам и покачивалась в такт конскому шагу. Покачивался и ее высокий парик, порхали по нему деревянные птички-украшения. Темиру было больно видеть ее такой.
Зайсан, едущий впереди, часто оборачивался. Увидев, что девушке совсем плохо, он каждый раз приказывал остановиться, получая в награду благодарный взгляд Шаманки, брошенный исподтишка. Отдыхали они несколько раз за день и подолгу, чего никогда не позволяли себе раньше. Темир, вспоминая знаки на руке Дочки Шаманки, чувствовал, что к этому случайному знанию добавляется голос крови его народа. И в такие моменты он не мог поверить, что когда-то запросто говорил с ней, а в детстве даже играл. Теперь она стала выше каана для него. Власть каана была земной – власть