написано: я, мол, ничего такого творческого не умею, да мне и не надо…
– Чего молчишь? Обиделась? – тихо переспросил Саша, поднимая на нее настороженные глаза.
– Нет, Саш. Нисколько. Просто мы с тобой… разные. Нет, не до такой степени, чтоб уж совсем друг от друга отталкиваться, нет! Просто жизнь воспринимаем по-разному. Я – немного играючи, а ты – как таблетку плацебо, все на веру, все обращаешь в правильность. Как в том анекдоте, помнишь, про Стокгольм? Ну… Ворвался в трамвай сумасшедший, приставил дуло автомата к виску водителя и орет в салон: «Всем сидеть, это угон! Трамвай следует в Стокгольм!» А водитель преспокойно в микрофон говорит: «Остановка «Комсомольская», следующая – «Стокгольм».
– Хм… И что?
– Да ничего. Ты просто похож на этого водителя. Если надо, ты действительно поверишь, что следующая – Стокгольм. Потому что тебе так удобно жить. А я так не могу. Мне неинтересно. Мне надо присочинить, приврать, придумать, а иногда и подворовать, как ты говоришь… Мне надо свой собственный Стокгольм навертеть, понимаешь? Хотя я тоже знаю, что следующая остановка трамвая называется «Студенческая»… И не придирайся ко мне, пожалуйста!
– О, боже мой! Да с чего ты взяла, что я к тебе придираюсь?
– Придираешься! Взял и праздник испортил!
Видимо, последние фразы были произнесены совсем уж на опасно повышенных тонах, потому как в дверях кухни тут же нарисовалось сердитое Тонечкино личико со сведенными к переносью бровками.
– Вы чего? Вы ругаетесь, что ли? Я же дома! Вам, что ли, бабушка не объясняла, что при ребенке нельзя ссориться?
– Да мы и не ссоримся, доченька… Что ты! Мы просто с папой так разговариваем. Правда, папа? – быстро придав ласковой сладости лицу, повернулась к мужу Наташа.
– Конечно! – с готовностью подтвердил Саша, протягивая в сторону Тонечки руки. – Иди ко мне, морковка! С чего ты взяла, что мы ссоримся? У нас абсолютно, просто до безобразия все хорошо…
Однако к дурацкому этому разговору они все же вернулись. И начал его опять-таки Саша. Лежа на своей половине широкого супружеского ложа и наблюдая за ее косметическим вечерним копошением возле большого зеркала, вдруг произнес:
– Ты извини меня, зайка, ладно? За тот разговор на кухне.
– Ой, да ладно… – не отрываясь от процедуры снятия макияжа с лица, равнодушно произнесла Наташа, – я и не помню уже!
– Да нет, ты пойми, я же за тебя волнуюсь! Я не хочу, чтоб ты это… ну… презрением к обыкновенности заболела…
– Чем? Чем заболела? – с интересом повернула она к нему влажно блестящее лицо.
– Презрением… Понимаешь, это очень опасная сама по себе штука – презрение! Оно как реальное чувство почти неощутимо, и даже сладко щекочет поначалу, и не распознаешь его, а потом… Потом человек в один прекрасный момент вдруг объедается своей якобы необыкновенностью и сам не замечает, как наступает разрушение личности и все такое прочее…
– Господи,