витавшего в воздухе, – то его хотелось вдыхать полной грудью, что Петрович и сделал несколько раз, но прекратил дыхательные упражнения, так как у него закружилась голова: просто беда с головой-то, подумал он.
– Идите за мной, – поманила она его, – а то здесь можно заблудиться.
– У вас тут как в музее, – сказал он, присматриваясь к картинам. – Это что же, всё подлинники?
– Да уж надеюсь, – послышался ответ издалека.
Потерявший хозяйку из виду Петрович поспешил на ее голос и, как ему показалось, вошел в следующее помещение – зал, вероятно, большой зал, поскольку исчезли плафоны на стенах, и картины, и сами стены исчезли, как бы отодвинувшись за горизонт вместе с продвижением в глубь этого пространства – помещения такого же полутемного, как и прихожая, и освещенного все же каким-то невидимым источником, заставлявшим, скорее всего, светиться сам воздух, – как лучи не взошедшего еще солнца заставляют светиться червонным золотом белесый утренний туман.
– Так все же… кем вы были… по профессии? – послышался ее голос – прерывавшийся слегка, будто она поднимала что-то тяжелое или, допустим, стягивала с головы свитер с плотным горлом.
Петрович покрутился на месте, пытаясь понять, откуда раздается голос, но, сочтя это неприличным, так как она, возможно, и в самом деле переодевалась, сел на диван, проявившийся в тумане весьма кстати, – и утонул по пояс в его мягких подушках.
– Был? Инженером. На «Красном экскаваторе». Всю жизнь, – проговорил он в пространство, будто каясь перед Богом за совершённый грех.
Она появилась неожиданно, к тому же не с той стороны, откуда раздавался голос. И правда – уже переодевшись. Наряд ее – длинное, свободное, однотонное платье, подпоясанное с напуском, – походил на древнегреческий пеплос – квадратный кусок ткани, в который гречанки заворачивались, закрепляя на плече брошью, называемой фибулой. Являлся ли наряд пеплосом, легко можно было проверить: стоило развязать поясок и расстегнуть фибулу, как пеплос, в отличие от платья, упал бы к ногам хозяйки, оставив ее совершенно обнаженной, так как под пеплосом гречанки ничего не носили, но не от особой сексуальности – просто нижнего белья у них в те времена не существовало. Вот какие подробности о древнегреческом костюме знал Петрович, благодаря своей любви к старине. Ему интересно было бы проверить, пеплос ли на ней все-таки, – но не для того, чтобы увидеть ее обнаженной, а так, любопытства ради. Хотя…
Надо сказать, «пеплос» ей очень подходил, не то чтобы скрывая, но как бы оправдывая некоторую монументальность фигуры, – это делало ее похожей на известные изображения древнегреческих богинь, также отличающихся здоровой полнотой в сравнении с современными канонами.
– Давайте наконец знакомиться, – сказала она, протягивая руку. – Я – Ана.
– Анна? – переспросил он, поднявшись с дивана и пожимая ей руку.
– Нет, Ана, – она подняла палец, обращая внимание на особенность произношения ее имени.
– Ага. Понял: Ана. Помню, недавно был такой