не набрался, я слегка выпил. Благородно и в комании с другом.
– Нет, набрался. Именно набрался, напился, как последняя свинья!
Из спальни выглянул отец – в своей старой тельняшке, с очками на носу – и снова спрятался. У нас пошло именно так: я отдуваюсь, папа отдыхает. Раньше было с точностью наоборот – папа отдувался, я отдыхал. Времена меняются, эстафета передается от отца к сыну, и я, не тратя времени на споры, скрылся в своей комнате.
Однако, там меня ждал новый удар. ВКонтакте писала Настя, писала много, и в своей обычной истеричной манере. Причина одна, вечная: ссора с родителями. Снова. В очередной раз. И теперь от меня требовали утешения – такого, которого я не мог дать. Не мог и даже не собирался.
Дав стандартный ответ «Всё будет хорошо, солнышко», я вернулся к своим делам. Но работа над пьесой не ладилась, в голову лезли сплошные глупости. Диалоги, выводимые с таким трудом, рушились, повороты сюжета выводили в шизофренические сплетения, а главная идея потерялась в потоке грязи второстепенных моралей.
Промучавшись пару часиков, я получил сообщение от Насти:
«Тебе плевать.»
Я прочитал. Ответить было нечего, да и не зачем. Плевать мне было не только на её проблемы – свои точно так же забросил. Стипендия была в кармане, хвосты обрезаны, не хотелось совершать лишних телодвижений.
Эта апатия, серость, проникающая в душу, вызывала лишь отвращение. Но победить её, пережечь, передавить было выше моих сил, выше понимания, выше всего. Серость вливалась в душу, давила, текла по венам вместе с кровью, подавляя любую жажду жизни и борьбы. Серость выжигала всё, включая любовь к Насте, оставляя место только для самой дешёвой и низменной похоти и мрачных скандалов.
Освободителей, 1005
Нужда и похмелье первых дней каникул пригнали нас на самую далекую из всех наших рабочих окраин. Там, в дешевом супермаркете славной семьи «Абсолют», мы затаривались дешёвой выпивкой. Нагрузившись как следует и расплатившись, мы вышли из магазина и отправились в путь.
Здесь, на этой окраине, где бараки сталинской эпохи жались к последнему построенному в городе кварталу, мы выбрались на «железку». Время было позднее, и последняя электричка только что прогрохотала в сторону Донецкого кряжа.
Долгое время шли молча. Потом Котляр, отхлебнув водки-клюквы, начал разговор.
– А куда мы, собственно, идем?
Мы с Серым дико посмотрели на него – каждый со своей стороны, так что наш работяга ощутил себя очень неловко. Отхлебнув пойла, он перевел стрелки.
– Тяжелая получилась сессия.
Но ему никто не ответил. Я был погружен в свои мысли, Семенистый в свои. Разговор не клеился, и я посмотрел направо – туда, где светились огоньки старых дачных поселочков.
Гой ты Русь моя родная, многострадальная… Впору здесь, в этом заброшенном и забытом крае, вешать плакаты «Здесь живут люди». Именно здесь, среди бараков, в которые пятьдесят лет тому назад въезжали комсомольцы-энтузиасты, отстраивающие