из-под шуб рясах, на перекрестках дежурили стрельцы и казаки, бегали ободранные мальчишки, неспешно прохаживались торговцы с висящими на груди лотками, в которых лежали прикрытые тряпкой пироги. Перед каждой церквушкой с дюжину нищих и юродивых вопили, требуя милостыни и демонстрируя всем желающим заскорузлые раны. Василий Григорьевич, брезгливо поджав губы, отворачивался от них и прятал бороду в меховой воротник.
Между тем, миновав Ильинку, сани выехали на Пожар[1]. Площадь была полна: тут раскинулись торговые ряды. В воздухе плыли запахи свежеиспеченного хлеба, чеснока и жареных куропаток, которых готовили здесь же, на костре. Продавцы, притопывая от холода, расхваливали свой товар, а румяные бабы, бородатые мужики, оборванные дети толпами бродили между рядами, крича, споря, торгуясь.
Сани замедлились, а потом и вовсе остановились.
– Что там? – крикнул Телепнев вознице.
– Кажись, драка, Василь Григорьич.
И в самом деле, два мужичка в тулупах азартно пинали бродягу в дырявом зипуне. Тот закрывался руками и верещал:
– Больно же, ироды!
– Ниче, тебе наука, вдругорядь не будешь воровать!
– Ладно, нехристи, вмале[2] попляшете! Вот выберут царя-батюшку, он вам живо покажет, как втридорога драть!
– Эва, сказанул. Да бояре век промеж себя не договорятся, – засмеялся стоящий у лотка старик.
Отпихнув нападавших, бедолага в зипуне торжественно поднял багровый от мороза палец:
– Истинно, Царица Небесная послала ужо заступника нам! Надысь нашли на алтаре Успенском младенца с державою в руках и скипетром, и бысть ему царем!
– Да ты почем, дурак, ведаешь?
– А все про то сказывают, а иные и сами видали. А живет он в Кремле-городе, в палатах боярина Шереметева.
– Уй, да слыхала я про того младенца, – фыркнула толстая тетка в убрусе, – да только не Богородицей он послан, а извергами-иноземцами, дабы Рюриковичев престол загрести да нас в латинство обратить.
– И не иноземцами вовсе, а боярами нашими, которые из седмочисленных[3]. Жалко им с властью-то расставаться.
«Чего только не болтают», – усмехнулся про себя Телепнев, пока возница кнутом прокладывал дорогу.
Пять минут спустя сани миновали мост надо рвом, окружающим Кремль, и через широкие Никольские ворота прямиком направились к Житничной улице, где стояли палаты боярина Шереметева.
– Здрав будь, боярин Федор Иванович!
– О, Василь Григорьич, наконец-то, – обрадовался Шереметев, поднимаясь. – А я как раз отдыхаю. Проходи, садись. Марфа! Сбитня гостю горяченького!
Они уселись возле накрытого парчой стола. Холопы забегали, и через пять минут перед Телепневым стояли большая кружка с дымящимся сбитнем, плошка с патокой и вазочка с вареньем. Перекрестившись на иконы, Телепнев с видимым удовольствием втянул носом пряный запах горячего медового напитка.
Выгнав всех из горницы, Шереметев выжидательно взглянул на Василия