гора, на которой мы с вами сидим. Ведь что мы сжигаем у храма? Свою гордыню.
– Да вы – даосский фундаменталист! – воскликнул я с недоверчивым смехом. – Из-за таких теорий мир превратился в ад.
– Я не буду это переводить, – сказала Вероника. – Это невежливо, хотя я с тобой согласна.
– Вы пишите книги, – сказал настоятель. – Если вы вкладываете в них свое сердце, они тоже важнее вас.
– Это верно, – согласился я.
– Мы все непоследовательны. Бредем, как ежики в тумане.
– Так и сказал? – переспросил я Веронику.
– Я всегда пользуюсь вольным переводом.
– Про Мао тоже был вольный перевод?
– С китайского невозможно переводить дословно. Иногда приходится переводить прямо наоборот.
– Значит, то, что он сказал, он вообще не говорил? – спросил я, допивая чай.
– В каком-то смысле да.
– Мы здесь теряем время.
– Говорят, в Москве всегда холодно, – задумчиво сказал настоятель. – У вас там не мерзнут ноги?
– Но ведь ноги отдельного человека не имеют особого значения.
Настоятель неожиданно расхохотался.
– Я верю, что вы – писатель. Но вам надо сделать еще несколько шагов, чтобы быть наверху горы.
– Думаете, получится?
– Хрен его знает.
Мы церемонно распрощались.
По дороге вниз мы с Вероникой зашли в забегаловку съесть пельменей.
– За хрен особое спасибо, – поморщился я от вони из открытой двери кухни.
– Если у тебя мерзнут ноги, мы можем успеть до ужина сходить в сауну… Это всегда так, – сказала Вероника, когда мы в белых халатах шли по коридору в сауну. – Чем больше человек верит в Бога, тем больше глупостей он говорит. По-моему, настоятель – полный мудак.
Я промолчал.
– Ты был не лучше.
Она скинула халат и вошла в сауну. Я курил и видел через стеклянную дверь, как розовеет ее тело с полными бедрами. Она легла на деревянную скамью и, подняв ноги, уперлась пятками в стену. Я увидел ее лобок со стародавним веером волос и не спеша затушил сигарету.
– Не обиделся? – Вероника поджала ноги, пропуская меня. – Ты до сих пор надеешься, что тебе откроется истина.
– Атеистка.
– Если бы восточная мудрость знала истину, в Китае не было бы «культурной революции». Моя семья тоже пострадала. Мой папа был профессором.
– Зверства могут быть частью истины.
– На фига мне такая истина? Бог запретил людям знать истину, – тыкала она мне в лицо своей китайской ладошкой, – забил все щели, чтобы мы не подсматривали.
– На фига мне такая клаустрофобия?
– Плесни воды на камни! – неожиданным материнским тоном приказала она.
Она превратилась и в мать, и в девочку. Она то вставала, то садилась, то ложилась, то наклонялась, то распрямлялась – ее тело юлой вращалось в тесной клетке. Она не успокоилась до тех пор, пока не присела на корточки и не стала меня сосать. Мы едва не опоздали на ужин.
Я помчался