предполагает изрядный запас цинизма, но такое жонглирование цифрами над трупом лично мне представлялось уже откровенным перебором.
– Маргарита Викторовна, – сказал я. – Не для протокола. Семен, не пиши. Вам брата хоть немного жалко?
– Очень жалко, – кивнула барышня.
– Но упустить возможность прибрать к рукам полмиллиона было бы еще жальче, – уточнил инспектор.
– Полмиллиона? – переспросил я.
Барышня мелко кивнула, опасливо косясь на дядю, но тот, похоже, и сам пока не понял.
– Смерть брата приносила ей лишних двадцать пять тысяч, – пояснил вместо барышни инспектор. – Которые можно было бы получить и проще, прижав брата через посредника долговыми расписками. А вот если бы мы арестовали Артема Поликарповича за доведение до самоубийства лица, оставленного на его попечение, или если бы он, с его-то импульсивностью, прослышав про следствие, подался в бега, то Маргарита Викторовна могла бы распоряжаться всем его предприятием.
– Паскуда, – зарычал купец. – Я ж на тебя все бумаги оформил.
– С седьмого октября? – спокойно уточнил инспектор.
– Ага. Что?! Уже в моих бумагах порылись?!
Вместо ответа инспектор показал ему подпись под рисунком. О том, что самая сила арки должна была наступить именно седьмого октября. Барышня не теряла времени попусту.
Купец рыкнул и бросился-таки на нее. Одну оплеуху она словила. Потом мы с Семеном его скрутили. Пришлось даже разок табуреткой приложить.
– Теперь вы видите, что этот человек опасен для общества? – сказала барышня, потирая щеку ладошкой.
– До вас ему еще далеко, – строго возразил инспектор. – Семен, отправьте его в камеру. Пусть там в себя приходит. Потом гоните в шею. Нечего казенное место занимать. Ну а вам, Маргарита Викторовна, придется задержаться у нас до суда.
– В хорошей компании отчего ж не задержаться, – очень спокойно ответила она.
Потом встала и в сопровождении Семёна отправилась в камеру.
КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ МЫ молчали. Инспектор пил чай и читал мой рапорт. На его лице застыла гримаса отвращения. Час назад я бы с интересом гадал: это потому что чай остыл, или это я там чего-то эдакого понаписал. Сейчас же мне было всё равно. Я просто сидел на стуле, пытаясь сознать, как вышло, что ангел небесный обернулась сущей дьяволицей. Мысль эта в голове не укладывалась.
– О чём задумались, Ефим? – раздался голос инспектора.
Отложив рапорт, он смотрел на меня.
– Да так, ни о чем. Скажите, Вениамин Степанович, а как вы сразу сообразили, что это убийство?
– Логика, Ефим, – последовал ответ. – Логика и знание жизни. Начнем с утопленника. Он прожил в Кронштадте четыре года, а плавать так и не научился. Значит, действительно воды боялся. Это бывает. Особенно если чуть не утонул, как нам Маргарита Викторовна рассказывала. Видел я такое, и не раз. Но только если он воды боялся, то должен был страх свой преодолеть, чтобы в канал прыгнуть. А что такое самоубийство? – он щелкнул пальцами и сам же ответил