что в бою не подведу и что народ у меня во взводе боевой и службу знает.
Немцев мы у станции не дождались. Побоялись они в другой раз на рожон лезть. Обошли. Потом это случалось часто. Вроде закрепимся на новом рубеже, отроем окопы или готовые займем, подправим их под свои обстоятельства и нужды, людей и оружие подготовим, чтобы удержаться, не пустить противника дальше на восток, а смотришь, танки их рыкают уже за спиной.
Но возле станции нас все-таки атаковали. Но не оттуда, откуда мы ждали. Утром налетели «лаптежники». Начали нас утюжить. Окоп, конечно, спасает и от бомбежки. Но если бомба падает рядом, да еще тяжелая, не меньше «сотки», то человека просто выбрасывает из окопа. Или контузит так, что неделю потом слюни текут, как говорили бойцы. С легкой контузией жить можно. После той бомбежки у меня несколько дней во рту горечь стояла. Я и сплевывал, и рот полоскал – нет, не помогает. Потом мне фельдшер подсказал: мол, на печень пошло, печень повредило. Удар был сильный, угол окопа обвалился. Меня швырнуло так, что на стенке вмятина осталась.
Но пережили мы и ту бомбежку.
После, где-то недели две спустя, когда вышли из котла и снова стояли в обороне, бойцы, слышу, разговаривают между собой. Бранят наших истребителей. Где они? Почему не прикрывают нас с воздуха? Почему немецкие бомбардировщики беспрепятственно ходят по нашим головам?
Авиация у немцев была сильная. Особенно в первые два года. И особенно пикировщики. Бомбят и бомбят. Потери огромные. Бойцы говорят: перебьют так, с неба, бомбами, и ни разу в открытом бою с ними не сойдемся. И правда, хоть бы живого немца в прицел увидеть. Там, под Городком, мы стреляли издали. Молотили в дымовую завесу, вдоль дороги, считай, вслепую. Основную работу артиллеристы сделали. Если бы не они со своей «сорокапяткой», мы с одними пулеметами колонну, конечно, не остановили бы. Да и нас бы всех там положили. Или загнали бы за колючую проволоку.
Несколько дней меня от пищи воротило. Только чай пил да какие-то отвары. Фельдшер меня выхаживал. Пока медикаменты были. Потом перешел на отвары. Делал мне их старший сержант Климченко. Был момент во время нашего выхода, когда полк израсходовал весь запас продовольствия, который имелся, и вынужден был перейти на самообеспечение, а проще говоря, на подножный корм. Благо лето стояло. Через полгода я снова выбирался из окружения. Весной. Апрель. Еще снег не сошел. Да местность кругом выбитая войной да разграбленная. В деревнях к тому времени и наши побывали, и немцы, все вытаскали, даже картошку из подпола. Под Юхновом дело было. А выходили из-под Вязьмы. Вот где наголодались. Об этом я еще расскажу.
Климченко нас спасал. Из взвода нас к тому времени человек двенадцать осталось. Кто погиб. Кто ранен. Легкие шли с нами. Я и сам был ранен в плечо. Пулей. Хорошо, кость не задела, по мягкому прошла. Фельдшер спицей поковырял, дырку прочистил, забинтовал. Ничего, обошлось, заражения не произошло. Организм молодой, сильный. Когда перевязку мне через несколько дней Климченко делал, рана уже не подтекала. Климченко мне чистотелом рану обрабатывал. Чистотелом и еще какой-то травой.
В войну