хочется ей стать на коленки и целовать эти руки. А засмотрится на губы, обветренные и сухие – хочется прижаться к ним своими губами, напоить влажным поцелуем.
Бывает, мнится Тасе, что она сидит в саду на скамеечке в больших атласных юбках, точно леди Гамильтон в трофейной ленте, которую по праздникам привозила к ним в деревню кинопередвижка. А Воронцов подходит к ней в костюме молодого адмирала, рукой проводит по темно-русым волосам, и ямочка у него на подбородке в точности как у того артиста.
Нельзя сказать, что влюблена Таисия всерьез, но зреет, готовится к новой любви после обиды на Игната. Только так ей надо полюбить, чтобы чувствовать ответ. Чтобы взял сокол ясный ее лицо в ладони, прошептал с нежностью:
– Любушка ты моя! Зачем же так долго не видал я моего счастья, когда было оно здесь рядом, об руку.
И шелестит она большой атласной юбкой, и глаза делает кверху, удивленно, как та заграничная артистка, и после поцелуя замирает трепетно, склонив к мужчине голову с длинными гладкими локонами, расчесанными на пробор.
Так мечтает Таисия. А между тем не оставляет разговора. Подсела к Зинаиде Прокофьевне, толкнула плечом.
– А полюбовник у Ниночки-то, он из наших, заводских? Или с лагеря? Или со стороны? Хоть знак подайте, тетя Зина. Ведь все равно дознаюсь.
– Табе что за печаль? Одни пересуды пустые.
Квашня набирает в рот воды, щедро опрыскивает рубаху, распятую на гладильном столе.
– Эх, мне б на двадцать годков помолодее, сидел бы у меня твой анжинер как муха на клею. Да что анжинер, самого бы директора Гакова присушила. Секрет я знаю верный, как мужика при себе закрепить.
Таисия несет макитру с вываренными простынями, опрокидывает в каменный желоб. Лицо и грудь обдает мыльным паром. Хочется еще говорить про инженера, расспрашивать напарницу.
– Какой такой секрет? Уж откройте мне, Зинаида Прокофьевна.
– Вот как соберешься рога-то своему крупному скоту наставить, так и открою. А без причины нечего языком молотить.
Тетя Зина сложила ровной стопкой отглаженное белье Бутко и Ниночки. Взялась за простыни. Плюнула на утюг. И вдруг изрекла, вздыхая:
– Зря ты, девкя, берегешь ее, пязду-то. Чай, не горшок, не разобьется. А грех – он ведь пока ноги вверх. А как опустил – Господь и простил.
Гаков
Арсений Яковлевич Гаков, директор Комбината № 7, по прибытии в Москву, прямо с поезда, направился в министерство, к Авраамию Завенягину, руководителю строительных управлений Наркомата внутренних дел. Вызван вроде бы для согласования текущих вопросов. Но, чувствовал, есть другое, скрытая надобность или опасность.
Авраамий – имя патриархальное, русское. Отец генерала был машинистом паровоза, мамаша из крестьян. Видно, потому, достигнув положения, Завенягин не зачванился, сохранял в общении простоту. И в этот раз принял Гакова сердечно. В кабинете выслушал короткий доклад, подписал запросы снабженцев, а затем вдруг предложил проехаться по Москве. Гаков понял – есть разговор